Перо и крест - Андрей Петрович Богданов

к металлургии" (1760 год) он ярко изложил свою теорию развития Земли, в корне противоречащую легенде о „сотворении" мира за шесть дней. Это именно легенда, утверждает Ломоносов:

„Кому противна долгота времени и множество веков, требуемых на обращение дел и произведения вещей в натуре, больше нежели как принятое у нас церковное исчисление, тот возьми в разсуждение… что оно не догмат веры, ниже узаконение, утвержденное соборами…

Если же кто сим недоволен, - иронизирует ученый, - то пусть отнесет вышеписанные натуры деяния в оное время, когда Земля была невидима и неустроена (так! - А. Б.), то есть прежде шестидневного произведения тварей: там не будет никакого спору и сомнения о времени, не описанном и не определенном чрез течение светил небесных".

В следующем, 1761 году вышло из печати „Прибавление" к астрономическому исследованию Ломоносова „Явление Венеры на Солнце". При прохождении планеты через видимый солнечный диск ученому удалось обнаружить на ней атмосферу, то есть найти сильнейший аргумент в пользу гипотезы о наличии жизни не только на Земле. Михаил Васильевич указал, что его взгляды приходят в противоречие с мнением невежественного духовенства, и постарался (на первый взгляд) уйти от конфликта, прикрывшись рассуждением о „двойственности истины". Однако не мог удержаться от насмешки над своими противниками-проповедниками.

„Некоторые спрашивают, - иронически замечает академик, - ежели-де на планетах есть живущие нам подобные люди, то какой они веры? Проповедано ли им евангелие? Крещены ли они в веру Христову?

Сим дается ответ вопросный. В южных великих землях, коих берега в нынешние времена почти только примечены мореплавателями, тамошние жители, также и в других неведомых землях обитатели, люди видом, языком и всеми поведениями от нас отменные, какой веры? И кто им проповедал евангелие?

Ежели кто про то знать или их обратить и крестить хочет, тот пусть по евангельскому слову… туда пойдет. И как свою проповедь окончит, то после пусть поедет для того ж и на Венеру. Только бы его труд не был напрасен. Может быть, тамошние люди в Адаме не согрешили; и для того всех из того следствий не надобно".

Из подобных заявлений видно, что Михаил Васильевич даже учитывая цензурные условия, уже не желал поддерживать „мирное сосуществование" своего творчества с пытающимся ограничить его духовным ведомством. Примерно в том же 1761 году он переводит басню Лафонтена о монашестве „Крыса, удалившаяся из мира":

Мышь некогда, любя святыню,

Оставила прелестной мир,

Ушла в глубокую пустыню,

Засевшись вся в галланской сыр.

Судя по бумаге, чернилам и расположению в рукописи, этот популярный перевод был сделан Ломоносовым в непосредственной связи с набросанным выше планом уже упомянутого „Прибавления второго" к „Первым основаниям металлургии". В плане же ясно сказано о намерении автора осудить „некоторых поведение, кои осмехают науки, особливо новые откровения и изыскания, разглашая, будто бы они были противны веры". Однако научный труд, явно непосильный для понимания духовных надсмотрщиков, был вскоре издан, а ясная всем басня оставалась в рукописи еще целое столетие.

Эта борьба Ломоносова, счастливо избежавшего громов и молний Святейшего синода и неукоснительно одерживавшего моральные победы над своими противниками, требовала от него немалого напряжения сил, отнимала время. Даже столь великий ученый, поэт и борец за правду вынужден был временами идти на уступки церкви. Так же как басня о мышке в сыре, не была издана при жизни Михаила Васильевича записка для И. И. Шувалова „О сохранении и размножении российского народа", написанная в 1761 году.

Это во многих отношениях замечательное произведение мыслителя-гражданина, наполненное искренней болью за российский народ, дает самую резкую характеристику влияния деформированной церкви на развитие народа. В ряде случаев Ломоносов даже слишком суров.

„Взгляды, уборы, обходительства, роскоши и прочие поступки везде показывают, - пишет Михаил Васильевич, - что монашество в молодости не что иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство, наносящее знатный ущерб размножению человеческого рода, не упоминая о бывающих дето-убивствах, когда законопреступление закрывают злодеянием. Мне кажется, что надобно клобук запретить мужчинам до 50, а женщинам до 45-ти лет".

Среди причин детской смертности Ломоносов называет крещение холодной водой, которое попы производят согласно церковному предписанию о том, чтобы вода была „натуральная без примешения", считая примесью и теплоту. Бесполезно „невеждам попам физику толковать", пишет ученый, следует употребить власть для прекращения этой пагубной практики. „Таких упрямых попов, кои хотят насильно крестить холодною водою, почитаю я палачами, затем что желают после родин и крестин вскоре и похорон для своей корысти".

В зрелом возрасте здоровью народа сильно вредит неумеренное заговение и разговение в связи с постами. „Паче других времен, - отмечает Ломоносов, - пожирают у нас масленица и святая неделя великое множество народа одним только переменным употреблением питья и пищи. Легко разсудить можно, что, готовясь к воздержанию великого поста, во всей России много людей так загавливаются, что и говеть времени не остается. Мертвые по кабакам, по улицам и по дорогам и частые похороны доказывают то ясно. Разговенье тому ж подобно".

Яркой страницей русской сатирической прозы стало описание Михаилом Васильевичем „светлого Христова воскресенья", „всеобщей христианской радости", когда наряду с торжественными службами в храмах „недавние строгие постники, как с привязу спущенные собаки, как накопленная вода с отворенной плотины, как из облака прорвавшиеся вихри, - рвут, ломят, валят, опровергают, терзают: там разбросаны разных мяс раздробленные части, разбитая посуда, текут пролитые напитки, там лежат без памяти отягченные объя-дением и пьянством, там валяются обнаженные и блудом утомленные…".

- О, истинное христианское прощение и празднество! - восклицает автор. - Не на таких ли Бог негодует у пророка: Праздников ваших ненавидит душа моя, и кадило ваше мерзость есть предо мною… Между тем бедный желудок… не имея требуемого довольства жизненных соков, несваренные ядения по жилам посылает: они спираются, пресекается течение крови, и душа в отворенные тогда райские двери из тесноты тела прямо улетает… Вышеписанных строгих постников, притом усердных и ревностных праздниколюбцев, самоубийцами почесть можно.

Ломоносов, вполне в духе игумена троицкого Артемия, не видит особого смысла в телесном, физическом посте и внешнем покаянии. „Обманщик, грабитель, неправосудный, мздоимец, вор" никаким постом „прощения не сыщет", „хотя бы он вместо обыкновенной постной пищи в семь недель ел щепы, кирпич, мочало, глину и уголье и большую бы часть того времени простоял на голове вместо земных поклонов". Спасение человека не в обрядах, а в „добром житии". Тем не менее отменить посты вовсе ученый не видел возможности. Он считал лишь, что, созвав вселенский собор, можно было бы в