Соединение и перевод четырех Евангелий - Лев Толстой

Но христиане не видали этого также, как не видят теперь попы в Киеве, что их набитые соломой мощи суть, с одной стороны, поощрение веры, с другой — главные преграды для веры. Тогда, в первые времена христианства нельзя отрицать, чтобы басни эти не были нужны; я даже готов согласиться, что они содействовали в распространении и утверждении учения. Я могу представить себе, что благодаря уверенности в чуде люди понимали важность учения и обращались к нему. Чудо было не доказательством истинности, но доказательством важности дела. Чудо заставляло обращать внимание, чудо была реклама. Все, что случилось, — предсказано, голос говорит с неба, больные исцеляются, мертвые воскресают, как же не обратить внимание и не вникнуть в учение. А раз обращено внимание, истина его проникает в душу, но чудеса только реклама. Так была полезна ложь. Но она могла быть полезна только в первое время и полезна только потому, что она привлекала к истине. Если бы не было лжи вовсе, может быть, еще скорее распространилось бы учение. Но нечего судить о том, что могло бы быть. Ложь того времени о чудесах можно сравнить с тем, как если бы человек посеял лес, на месте посева поставил бы вывески с уверением, что лес этот посеял Бог и что тот, кто не верит, что тут лес, будет съеден чудовищами. Люди верили бы этому и не потоптали бы леса. Это полезно и нужно могло быть в свое время, когда не было леса, но когда лес вырос, очевидно, что то, что было полезно, стало ненужно и, как неправда, стало вредно. То же и с верой в чудеса, связанной с учением: вера в них помогала распространению учения, она могла быть полезна. Но учение распространилось, утвердилось, и вера в чудеса стала не нужна и вредна. Пока верили в чудеса и ложь, случилось то, что учение само так утвердилось и распространилось, что его утверждение и распространение стало самым существенным доказательством его истинности. Учение прошло века ненарушимо, все согласны в нем, и доказательства внешние, чудесные его истинности составляют теперь главный камень преткновения для восприятия учения. Для нас теперь доказательства истинности и важности учения Христа только мешают видеть значение Христа..

Существование его 1800 лет среди миллиардов людей достаточно показывает нам его важность. Может быть, нужно было говорить, что лес посажен Богом и чудовище его стережет, а Бог защищает; может быть, это было нужно, когда леса не было, но теперь я живу в этом 1800-летнем лесу, когда он вырос и во все стороны окружает меня. Доказательств того, что он есть, мне не нужно: он есть. Так и оставим все то, что когда-то нужно было для произращения этого леса — образования учения Христа.

Многое было нужно, но ведь дело не в исследовании того, как образовалось учение; дело в смысле учения. Исследовать то, как образовалось учение, дело истории; для понимания же смысла учения не нужны рассуждения о приемах, которые употреблялись для утверждения истинности учения. Все четвероевангелие подобно чудной картине, которая для временных целей закрашена слоем темной краски. Слой этот продолжается по обе стороны картины: слой по голому — до рождения Христа — все легенды о Иоанне Крестителе, о зачатии, рождении; потом слой по картине: чудеса, пророчества, предсказания и потом опять слой по голому — легенды о воскресении, деяния апостолов и т.д. Зная толщину слоя, состав его, надо подковырнуть его там, где он по голому и особенно ясен в легенде о воскресении, осторожно струпом содрать его со всей картины; тогда только мы поймем ее во всем ее значении, и это самое я пытаюсь сделать.

Рассуждение мое следующее: Евангелие состоит из двух раздельных по цели частей. Одна — изложение учения Христа, другая — доказательства важности, божественности этого учения. С этим положением согласны все церкви. Доказательства важности, божественности учения Христа основаны на сознании истинности учения (в чем точно так же согласны все церкви) и на внешних исторических доказательствах. Церкви не могут не согласиться, что доказательства значительности, важности, божественности учения, собранные в Евангелиях в первое время учения и могущие, по существу своему, иметь убедительность только для очевидцев в наше время достигают противоположной цели, отталкивают от вникновения и веры в учение церкви не врагов Христа, но людей искренно преданных учению. Церкви также не могут не согласиться, что цель этих доказательств важности есть убеждение в истинности учения и что если бы представилось другое, кроме внутреннего, внешнее историческое доказательство важности учения, полное, неопровержимое и ясное, то должно, оставив те доказательства, вызывающие недоверие и служащие преградой распространению учения, держаться одного неопровержимого и ясного внешнего доказательства важности. Такое доказательство, какого не было в первые времена, есть распространение самого учения, проникающего все людское знание, служащее основой жизни людской и постоянно распространяющееся; так что для того, чтобы понять учение, не только можно, но неизбежно должно отстранить от учения все те доказательства его истинности, которые заменяются другими несомненными доказательствами и которые ничего не дают для постигновения учения и служат главной преградой для принятия его. Если бы доказательства эти были даже не вредны, они уже, очевидно, не нужны, так как имеют совсем другую цель и ничего не могут прибавить к учению.

КОММЕНТАРИИ. (даются в сокращении по комментариям Н.Н. Гусева из «Юбилейного издания первого полного собрания сочинений Л.Н. Толстого»).

СОЕДИНЕНИЕ И ПЕРЕВОД ЧЕТЫРЕХ ЕВАНГЕЛИЙ.

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ.

В 1879 г. Толстой пишет для себя самого, без мысли о печатании, работу, в которой излагает историю своих религиозных исканий. В этом сочинении, автором не озаглавленном и начинающемся словами: «Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь», он рассказывает о своем душевном состоянии, о своем отчаянии, о поисках спасения в церковной вере. Далее он подвергает критическому разбору основы церковной догматики и отвергает их как противоречащие требованиям разума. Затем он излагает все четыре Евангелия — те места их, которые представлялись для него имеющими понятное поучительное значение.

Вслед за последовательным изложением всех Евангелий Толстой дает свое понимание смысла евангельского учения. Сочинение заканчивается критикой с точки зрения христианского учения насильнического общественного строя и учения церкви.

Окончив это сочинение, Толстой в январе 1880 г. принимается за его переработку. Около 4 февраля 1880 г. он писал Н.Н. Страхову: «Работа моя очень утомляет меня. Я все переделываю — не изменяю, а поправляю сначала». Прежде всего подверглась переработке та часть сочинения, которая содержала критический разбор православной догматики.

С мая 1880 г. изучение Евангелий вступает в новую фазу. Толстой усердно занялся изучением греческого текста Евангелий и его вариантов. Отвергнув те толкования Евангелия, которые давала церковь, Толстой потерял доверие и к точности переводов Евангелий, сделанных церковью. Он стал заново переводить все те места Евангелий, которые, по его мнению, касались вопросов морали, стараясь понять их, руководствуясь общим смыслом всего учения. При этом особенное внимание он обращал на варианты евангельских текстов, ища в этих вариантах подтверждения того смысла отдельных мест, который представлялся ему наиболее соответствующим общему духу христианского учения. Работа эта целиком захватила Толстого.

В письме к Н.Н. Страхову он писал: «Работы, работы мне впереди бездна, а сил мало. И я хоть и приучаю себя думать, что не мне судить то, что выйдет из моей работы, и не мое дело задавать себе работу, а мое дело проживать жизнь так, чтобы это была жизнь, а не смерть, часто не могу отделаться от старых дурных привычек заботиться о том, что выйдет, — заботиться, то есть огорчаться, желать, унывать. -Иногда же, и чем дальше живу, тем чаще, бываю совсем спокоен».

Толстой при переводе наиболее трудных и значительных мест Евангелий обращался к латинскому переводу (Вульгата), к немецкому, французскому, английскому переводам и справлялся в ряде лексиконов о передаче на различных языках употребленных в Евангелиях греческих слов. Как видно из черновых рукописей, Толстой пользовался преимущественно греко-немецким словарем W. Раре, издания 1866 г.

Около 15 ноября 1880 г. Толстой писал Н.Н. Страхову: «Я очень напряженно занят».

Около 28 мая 1881 г. Толстой писал Страхову: «Я живу по-старому, расту и ближусь к смерти все с меньшим и меньшим сомнением. Все еще работаю и работы не вижу конца».

Работа, как и в 1880 г., продолжается и летом. Она прерывается 10 июня, когда Толстой вместе с слугою С.П. Арбузовым и яснополянским учителем Д.Ф. Виноградовым отправился пешком в Оптину Пустынь, откуда вернулся в Ясную Поляну 19 июня.