Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия. - Елена Лаврентьева

Эти два случая батюшка слышал от свидетелей-очевидцев, и потому они достоверны, во сколько такие явления могут быть удостоверены; но другой случай в этом же замке произошел гораздо прежде, так что он уже был передан не теми лицами, которые тогда жили.

Королева Ульрика умерла в замке Грипсгольме. На другой день кончины ее, как только успели положить ее под катафалк, на так называемой парадной кровати умерших, к дверям замка подъехала, вся обитая черным сукном, траурная карета, шестериком, с траурною упряжью, с кучерами и лакеями в траурных ливреях. Из кареты вышла дама в глубоком трауре, и в ней узнали графиню Стейнбок, друга королевы Ульрики, которая почему-то была удалена от нее и от двора и жила далеко в деревне. Тогда не было телеграфов, и присутствующие удивились, как она успела узнать о смерти королевы так скоро, что уже явилась в полном трауре; однако ее впустили. Она вошла с тихим достоинством, поклонилась царедворцам, которые, вероятно, и разлучили ее с королевой, взошла на ступени к кровати и наклонилась над умершею, чтоб проститься с нею; умершая привстала, открыла ей объятия, и долго и крепко обнимались давно разлученные приятельницы. Потом королева опустилась на свои подушки в недвижном оцепенении смерти, а графиня Стейнбок опять тихо поклонилась, прошла мимо изумленных, испуганных придворных, села в свою карету и уехала. Через несколько дней узнали, что графиня Стейнбок скончалась в своей деревне на другое утро после смерти королевы. Не она живая, а ее тень приходила помириться с другом своим, королевой, когда в ясном видении загробном обе поняли, что сердца их не изменяли друг другу, а только ловкие люди умели их разлучить.

Старожилы рассказывали это за несомненное происшествие. Что же касается до известного рассказа о видении какого-то сверхъестественного верховного суда и приговора, батюшка собирал сведения и справки, и оказалось, что мнимые документы подделаны, и даже какая-то неточность в подписи короля доказывает неверность всего рассказа.

Другой необыкновенный случай рассказывали батюшке очевидцы. Это уже происходило не в замке Грипсгольме, а в Стокгольме, в королевском дворце, 15 марта 1792 года, брат короля Густава III, герцог Зюдерманландский пошел в кабинет или библиотеку короля отдохнуть после обеда и забыл там свой шарф. Вечером, когда была пора отправиться в маскарад, он вспомнил про шарф и послал пажа или камердинера за ним в кабинет. По прошествии некоторого времени тот воротился, говоря, что никак не мог войти в комнату: замок у двери, должно быть, испорчен; ключ в замке, а повернуть никак нельзя. Герцог сам пошел и только тронул дверь, она отворилась; но он отскочил, ибо перед его глазами лежала на диване фигура мужская — вся в крови, которая текла из свежей раны. Лица не видать было; но ему казалось, что это или он сам, или король. Оправившись от первого впечатления, он подошел к дивану, но видение уже исчезло. Он схватил свой шарф и поспешил в маскарад. На этом маскараде брат его, король Густав III, был смертельно ранен из пистолета графом Анкарстремом; и раненого принесли для первой перевязки в тот самый кабинет и положили на тот самый диван, где брат видел его образ или тень, за несколько часов перед тем.

По случаю одной подробности этого происшествия, именно той, что дверь не мог отворить камердинер, а как скоро взял ключ герцог Зюдерманландский, она легко отперлась, батюшка рассказывал, что знатоки этого дела, шведы и шотландцы, ему говорили, что всегда так бывает: явление, привидение из духовного мира дается только тому, кто назначен судьбой для принятия этой тайны, «he who is fated», а для других оно остается недосягаемо, непостижимо. Не то ли бывает и вообще в области духовной? То, что дается каким-то внутренним откровением иным избранным, — и крепость веры, и понимание прекрасного, и творческая сила поэзии, и чутье в оценке людей, — все это недоступно, непонятно дюжинным натурам, которым нужна грубая осязательность для веры, математическая точность для понимания и очевидность открытых, топорной работы, пружин, для объяснения неуловимотонких движений ума и сердца, составляющих собою характер, то есть особенность каждого человека. О самих привидениях, о явлении умерших и о тех пророческих видениях, о которых англичане говорят; что идущие нам навстречу будущие происшествия бросают свою тень на землю перед собою, можно спорить и делать разные предположения; но совершенно отрицать их — точно ли благоразумно? Не все ли великое, не все ли духовное для человека необъяснимо?{11}

Видение принцессы Папанцин

(Происшествие, случившееся пред открытием Мексики)

Папанцин, принцесса мексиканская и родная сестра императора Монтецумы, была в замужестве за губернатором города Тлателолько. По смерти своего супруга она не оставляла дворца тлателольского и кончила в нем жизнь свою в 1509 году. Погребение отправлено с великолепием, приличным ея знаменитому роду, в присутствии Монтецумы и всех знатнейших мексиканских и тлателольских вельмож. Тело ея положено в дворцовом саду, в пещере близ источника, где она обыкновенно купалась, и вход в пещеру загражден небольшим камнем.

На другой день после погребения одна пятилетняя девочка, идучи от матери своей к смотрителю дворца покойной принцессы, живущему на другом конце сада, проходила близ пещеры и увидела принцессу, сидящую при источнике и кличущую ее кокотоной (ласковое слово, которым в Мексике называют детей). Неудивительно, что маленькая девочка не могла судить о смерти ея и, думая, что принцесса по своему обыкновению пришла туда купаться, весело подбежала к ней. Папанцин приказала ей прислать к себе жену смотрителя. Но сия женщина, услышав о том, сказала с усмешкою девочке: «Да разве ты, умница, не знаешь, что Папанцин умерла и что мы вчера ее похоронили». Однако малютка звала ее так неотступно, что она решилась пойти с нею в сад, но лишь только издали увидела принцессу, то лишилась чувств. Девочка, испугавшись, известила о том свою мать, которая с двумя прислужницами немедленно прибежала на помощь. Женщины пришли в великий страх при виде принцессы, сидящей в погребальной одежде; но Папанцин ободрила их, сказав, что она жива. По приказанию ея призван смотритель дворца. Папанцин поручила ему уведомить о сем Монтецуму; но он отказался исполнить волю ея, представляя, что император ему не поверит и без всякого исследования строго накажет его как обманщика. «Ступай же ты в Тескуко, — сказала ему принцесса, — и проси ко мне короля Незалюалпилли». Смотритель повиновался сему приказанию, и король тот же час прибыл в Тлателолько. В то время Папанцин перешла уже в покои. Незалюалпилли при виде ея пришел в великое замешательство; но потом, несколько ободрясь, отдал принцессе должное почтение. Тогда Папанцин упросила его отправиться в Мексику к Монтецуме и сказать ему, что она жива, желает с ним видеться и говорить о важных делах. Незалюалпилли немедленно отправился по ея желанию. Монтецума хотя и не верил сему известию, но чтоб не показать недоверчивости к словам почтенного короля Тескукского, поспешил в сопровождении мексиканских вельможей, и, войдя в чертог, в котором находилась принцесса, спросил ее: «Точно ли она сестра его?» — «Я точно твоя сестра Папанцин, — отвечала она, — та самая, которую ты похоронил вчерашнего дня; я жива и хочу тебе открыть, что я видела: ибо сие до тебя касается».

Император и король сели; прочие зрители стояли в изумлении, взирая на Папанцин, которая так продолжала: «После смерти моей или, если не верите, что я умерла, скажу лучше, после того, как лишилась чувств, увидела я себя в такой пространной долине, что, в какую сторону ни обращала свой взор, нигде не видела ея пределов. Среди сей долины представилась мне дорога, разделявшаяся на множество тропинок; предо мною с шумом волновалась великая и бурная река; я хотела ее переплыть; но вдруг предстал какой-то прекрасный юноша, величественного роста, в одежде белейшей снега и светлейшей солнца. Он имел крылья из прекраснейших перьев, а на лбу его блистал сей знак (тут Папанцин изобразила пальцами крест). "Останься здесь, — сказал он, взяв меня за руку, — тебе еще не пришло время переплыть эту реку. Бог любит тебя, хотя ты и не знаешь Его". Потом повел он меня вдоль реки. На берегу оной белело множество черепов и костей человеческих, и я слышала столь плачевные стоны, что сердце мое томилось от жалости; на самой же реке увидела я вдали несколько огромных зданий, с распущенными крыльями плывущих по пенистым волнам и носящих в себе каких-то людей, для меня неизвестных и странных. Лица у них были белые, в руках они держали знамена, и головы их прикрывались шлемами. Тогда сей юноша сказал мне: "Бог хочет, чтоб ты жила и видела перемены, предназначенные Им в сих странах. Стоны, которые ты слышишь, суть стоны твоих предков, претерпевающих мучения за их злодеяния. Сии неизвестные тебе люди, плывущие на кораблях, приедут сюда, силою оружия завоюют все Мексиканское государство и откроют здесь истинное познание Творца Неба и Земли. Что ж касается до тебя, то лишь кончится война и будет проповедуемо крещение, омывающее грехи, ты должна первая принять его и подать собою пример твоим согражданам". Сказав сие, юноша исчез, и я снова почувствовала свое существование, встала, оттолкнула камень и вышла из пещеры в сад. Остальное вам известно». Монтецума, слыша столь необыкновенное повествование, ужаснулся, встал, тревожимый различными мыслями, и немедленно удалился в свой дворец, с мрачным безмолвием, не отвечая ничего льстецам, которые хотели его успокоить, уверяя, что ум принцессы поврежден жестокою болезнию. С тех пор Монтецума не хотел более видеть свою сестру, не желая напоминать себе падения своего государства. Папанцин была свидетельницею события своего видения. При ней Кортец пристал к берегам Мексики, и испанцы ниспровергли трон Монтецумы. Она жила в величайшем уединении, вела самую строгою жизнь, первая приняла святое крещение в Тлателолько в 1524 году и наименована донной Марией Папанцин. Сделавшись христианкою, она по смерть свою была примером добродетелей, и кончина ея была сообразна ея жизни и чудесному воззванию к христианству.