Тайны Парижа. Том 1 - Понсон дю Террайль

Наконец граф, совершенно не знавший расположения леса, окончательно сбился с пути; он даже не слышал более лая собак и звука рожка Гонтрана, которые некоторое время указывали ему дорогу; гнев его достиг своего апогея… Ревность скоро разрушила все предположения, которые он строил по поводу нелюбезного приема, оказанного ему баронессой, и ее предпочтения Гонтрану, и он глубоко возненавидел последнего.

Уже в течение двух часов граф блуждал по лесу, не находя места охоты, как вдруг услыхал вблизи лай собак и звуки рога и пустил свою лошадь во весь опор по направлению доносившегося до него шума.

Вдруг на поляну, где он очутился, с воем выбежали собаки. Позади собак галопом неслись егерь, баронесса и Гонтран.

Граф, не обративший внимания на собак, поехал навстречу баронессе.

Она улыбнулась ему, и гнев графа пропал.

— Граф! — сказала баронесса, — вот прекрасный для вас случай доказать, что русские такие же прекрасные охотники, как и французы.

— Каким образом, баронесса? — спросил граф, с завистью взглянув на Гонтрана.

— Надо исправить ошибку: как вы видите, собаки бегут врассыпную.

Граф Степан слегка покраснел; он был совершенно неопытен в такого рода случаях, но предпочел бы лучше умереть самой ужасной смертью, чем сознаться в этом перед Гонтраном, в котором он видел уже соперника.

Он соскочил с лошади, кликнул собаку, которая побежала на голос охотника, и начал исследовать следы, оставленные на влажной густой траве, покрывшей в этом месте землю.

— Сейчас видно, — холодно сказал Гонтран, также соскочивший с лошади, — что граф незнаком ни с нашей местностью, ни с нашими собаками. Он так же неопытен, как и баронесса, — прибавил он, улыбаясь госпоже Сент-Люс.

— Неужели! — воскликнула она.

— Для женщины это вполне естественно, — заметил маркиз, — но для мужчины…

— Милостивый государь, — прервал его граф, сдерживая гнев.

— Вы приняли встречный след за настоящий, — продолжал Гонтран, — а потому впали в ошибку. В этом месте пробежала лань, и следы смешались. Те собаки, которые предпочитают охотиться за ланью, бросили преследовать кабана, другие стараются отыскать его следы, эта же собака почти потеряла чутье, а потому и не может найти следа.

После этого объяснения Гонтран легко отыскал следы кабана, направил по ним собак и громко затрубил в рог.

Затем он холодно поклонился растерявшемуся и бледному от злости графу, вскочил на седло и поехал вслед за охотниками; баронесса, не удостоив даже взглядом графа Степана, последовала за Гонтраном.

Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:

— Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!

Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.

Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.

Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.

Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил… Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.

Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.

Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.

XXXIX

Четыре часа спустя темная ночь окутала старый замок Керлор; ночь была теплая, лунная, июльская, насыщенная резким запахом, который нес с собою морской ветер.

Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.

Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.

Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.

Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.

Граф пошел за ним и догнал его.

— Милостивый государь! — окликнул он Гонтрана.

Тот обернулся и поклонился.

— Вы все уединяетесь, милостивый государь, — сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, — хотя этот праздник восхитителен!

— Вы находите? — насмешливо спросил граф Степан.

— На вас трудно угодить, — простодушно заметил Гонтран, — если вы не соглашаетесь с этим.

— Мне действительно трудно угодить…

— Ну, что ж! — спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека — это не замечать, что он рассержен. — После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.