Шелковая императрица - Фреш Жозе

— Учитель Буддхабадра действительно провел здесь несколько дней. Что еще ты хочешь узнать? — недоверчиво спросил лама.

Значит, Буддхабадра и вправду вернулся в Самье и останавливался в монастыре!

— Я должен поговорить с настоятелем вашей обители! Это крайне важное дело. У меня нет никаких известий о моем учителе, и я начинаю опасаться, что он попал в большую беду! — решительно заявил Кинжал Закона.

— В таком случае тебе следует привязать к дереву слона. Ворота монастыря слишком узки для него. Буддхабадра тоже оставлял своего священного белого слона вне стен монастыря.

Кинжал Закона отдал необходимые распоряжения погонщику, и тот привязал Синг-Синга к толстому стволу лиственницы. За стеной виднелись кровли с многочисленными башенками и двойными шпилями, с которых свисали знамена и ритуальные гирлянды. Тяжелые ворота открылись, позволяя путнику вступить на монастырский двор, заполненный монахами и послушниками.

Посреди дня монастырь напоминал улей, где каждый обитатель занят своим делом, повсюду кипит работа: кто-то несет воду или съедобные пожертвования на кухню, кто-то чинит крышу либо дверь, кто-то расписывает гипсовые фигурки святых, предназначенные для паломников, украшает фресками стены, превращая их в многоцветные ковры, пестрые и яркие, а большинство предается молитвам и культовым обрядам.

Монах-индиец, последователь Малой Колесницы, впервые вступил в тибетскую буддийскую обитель. Его поразили размеры строений и великолепие убранства, никогда прежде он не видел ничего подобного. Рокот голосов, сливавшихся в непрерывный гул, показался Кинжалу Закона оглушающим. Тут и там вращались гигантские молитвенные барабаны, переговаривались между собой занятые хозяйственной работой монахи и послушники, десятки голосов хором выводили священные слова. Доносившийся из гулких молитвенных залов глухой речитатив был немного гнусавым, словно исходил из могилы, и это делало всю обстановку несколько жутковатой.

Теплый ветер из пустыни пробрался сквозь горы, разгоняя привычный холод гималайских долин, но привычный к иному климату Кинжал Закона чувствовал, что замерзает. Следуя за ламой, он едва замечал бесконечную череду дворов и коридоров, казавшихся ему до невероятия похожими друг на друга. На стенах и сводах повсюду виднелись оскаленные маски демонов, в нишах стояли раскрашенные изображения дакини — духов-мстительниц, увешанных связками черепов — капала, — с губами, измазанными кровью жертв; дальше шли сцены жутких убийств, растерзанных, разорванных на куски человеческих тел, подвешенных в виде ужасных гирлянд: одни были составлены из черепов, другие из внутренностей, — и все это служило символами страдания, болезни и смерти, призванными настраивать на медитацию «аскезы отречения».

Что могло привлечь Буддхабадру в столь странное место?

Ужасающие фигуры, покрывавшие стены бесконечных коридоров и огромных молитвенных залов, произвели на Кинжала Закона отталкивающее впечатление. Как отличалось все это от убранства его родного монастыря Единственной Дхармы! Там росписи навевали покой и умиротворение, а здесь пестрые краски и жуткие картины вызывали тревогу и страх. Неужели буддизм настолько многогранен, что может вмещать такие крайности?

— Погоди немного. Я должен спросить, примут ли тебя, — сказал лама перед закрытыми дверьми.

Несколько мгновений спустя он провел Кинжала Закона внутрь, к достопочтенному Рамае сГампо. Чувство недомогания, охватившее ученика Буддхабадры, сразу исчезло, когда он оказался в сумрачной комнате, в глубине которой виднелся высокий человеческий силуэт, черный на фоне окна. Слепота Рамае сГампо стала заметна, когда тот обернулся ко входу.

— Да снизойдет на нас Божественный Свет Будды! Учитель, мое имя — Кинжал Закона, я прибыл сюда в поисках новостей о моем наставнике, достопочтенном настоятеле Буддхабадре из Пешавара! — решительно начал гость, глубоко склонившись перед слепым ламой.

— Да не покинешь ты Путь Закона, Кинжал Закона! Новости о Буддхабадре? Как бы я хотел сам располагать новыми известиями!

Глубокий голос Рамае сГампо соответствовал суровому облику настоятеля, его спокойному лицу, белым глазам. Лама говорил на санскрите медленно и с акцентом, но нарочито-правильно, как образованный человек.

— Достопочтенный учитель, я тону во тьме неведения! Я жажду увидеть свет истины, как злосчастные грешники, души которых содержатся на различных уровнях ада, и праведники, обитающие в раю, что припадают ртами к веревке, по которой течет к ним благословенная влага…

— Ты кажешься мне слишком серьезным и мрачным, Кинжал Закона! Я бы сказал, ни одна душа не должна опасаться бардо, если знает, что творила благие деяния! Говори попросту, не стоит тратить времени на лишние слова.

— Хорошо! Я понятия не имею, что делал мой настоятель здесь, в вашем монастыре, но причина наверняка была весомой… Иначе зачем бы он взял с собой священного белого слона? Но я хочу знать, что произошло, потому что теперь, пока Учитель не вернется, ответственность за общину лежит на мне, и я надеюсь найти моего наставника.

— Ты удивляешь меня! Буддхабадра никогда не рассказывал тебе, почему посещает наш монастырь? — воскликнул слепой лама. — Но тогда и мне не следует посвящать тебя в это!

— Достопочтенный, я понимаю… Но я перенес тяжелые испытания, чтобы добраться до Самье и узнать о судьбе Буддхабадры. Мне пришлось отправиться в странствие наугад, не имея точного направления! Я прошел с моим слоном через дальние страны! Вся наша братия пребывает в отчаянии и растерянности, и отсутствие отца-настоятеля все тяжелее сказывается на положении дел в обители. Умоляю вас, достопочтенный учитель, помогите мне!

Рамае сГампо присел на узкую скамью, на которой проводил значительную часть дней и ночей, погружаясь в медитацию, перебирая в руках тяжелые четки мала. Казалось, он пребывает в задумчивости, словно просьба Кинжала Закона заставила его колебаться. Лишь после долгой паузы слепой настоятель заговорил:

— Кинжал Закона, не знаю, что могу для тебя сделать! Я понятия не имею, что сталось с Буддхабадрой. — Однако от Кинжала Закона не ускользнул неуверенный тон Рамае сГампо: видимо, лама предпочел скрыть нечто важное от собеседника, хотя и сомневался в верности такого решения.

— Любое духовное лицо должно по крайней мере испытывать сострадание. Вы не имеете права оставлять меня в полном неведении!

— Существуют клятвы, которые нельзя нарушать, мой друг, даже ради сочувствия самому хорошему человеку… На мой взгляд, сейчас как раз такой случай. И если я не делюсь с тобой, то лишь в силу важных причин, так как не могу пренебречь своим обещанием не раскрывать секрет, связывающий нас с Буддхабадрой! — Голос старого буддиста звучал твердо, но в этой отповеди Кинжалу Закона послышался скрытый упрек в адрес Буддхабадры.

Индийский монах попытался настаивать:

— Мне все равно, какие бы причины ни мешали вам объясниться. Для меня самое главное — отыскать нашего достопочтенного настоятеля. Сейчас я в полном тумане, не представляю, что делал здесь Буддхабадра, куда отправился после посещения Самье! По крайней мере подскажите, что поможет в дальнейших поисках, какое направление выбрать. Я не прошу о чем-то большем!

— Я поклялся молчать! Исполнив твою просьбу, я нарушил бы клятву.

— Что ж, подам пример своей откровенностью. Учителя Буддхабадру видели в пещере в горах, неподалеку от вашего монастыря. С ним был некий человек по имени Безумное Облако.

— Откуда ты узнал? — вздрогнул слепой монах.

— Я встретил одного ма-ни-па, который случайно наткнулся на них!

Аскетические черты лица старого ламы выдали волнение.

Пыл и бесспорная искренность монаха из Пешавара в сочетании с известием, которое он только что сообщил, поколебали решимость настоятеля. Он вновь погрузился в раздумья, а потом, после долгой паузы, глубоко вздохнул и сказал:

— То, о чем ты просишь, слишком серьезно; мне трудно принять решение, поскольку я неизбежно нарушу клятву, если расскажу тебе об обстоятельствах прихода в наш монастырь Буддхабадры… Мне нужно все обдумать, погрузиться в медитацию, взвесить за и против. Дай мне время до завтра.