Любовь против (не)любви - Салма Кальк

себя. Тяжёлый и весь промокший — тьфу, мерзость, его ж почистить надо было, и посушить!

— Мог бы сразу сказать, что плащ мокрый и грязный.

— Ну а каким ему ещё быть? — усмехнулся он. — Полдня шёл снег, потом ещё я в грязь в одном месте завалился. Да только сукно и мокрое греет.

Точно, одна половина прямо в засохшей земле вперемешку с листиками и ветками. Она собрала немного силы, убрала грязь и сбросила в дальний угол, а потом взялась сушить. Толстая ткань поддавалась плохо, ну да — первый раз, что ли?

Катерина перевела дух, подхватила сразу ставшую намного более приятной вещь и плюхнула на колени гостю.

— Ты чего? Клади на одеяло, так теплее. Я — южный цветочек, мне тут, у вас, знаешь, как холодно?

— Ты? Южный цветочек? — не поверила Катерина.

Гость был не просто белобрыс, а вот прямо почти бесцветен. Телфорды-блондины на его фоне были — кровь с молоком, а Телфорды-брюнеты — яркими красавцами. У этого же и волосы были какими-то серебристыми, и глаза — серыми, но если внизу, в зале ей показалось, что его взгляд — закалённая сталь, то сейчас он смотрел очень мягко и с интересом.

— Я, — кивнул. — Редкое тепличное растение.

— Заморское? — уточнила она.

— Можно сказать и так. Я вырос на Срединном море — считается?

Это же как-то невообразимо далеко!

— Как тебя к нам-то занесло?

— К вам — Рональд привёз. А вообще — я посланник франкийского короля, его величества Генриха Четвёртого.

— Что? — посланники королей должны выглядеть как-то не так.

Не босиком в одной рубахе на кровати.

— Ни разу не видела не только ни одного некроманта, но и ни одного посланника? — усмехнулся он.

— Да, — зло сказала она.

Надоел уже всё время тыкать, что она ничего не знает, и ничего не видела!

— Смотри, я не против. Можешь даже поближе поразглядывать, я не возражаю, — он поднялся и бесцеремонно сгрёб её в охапку. — Ну как? Нравлюсь?

— Тьфу, — честно сказала она.

— Чего сразу тьфу-то? — кажется, он не обидчивый. — Много ты сейчас разглядишь, на мне ни кожи, ни рожи, после такого-то дня. Вот что, рыжехвостая, так и быть, снимай сама своё платье, и башмаки свои снимай, и ложимся уже.

Выпустил её и принялся расправлять плащ поверх одеяла.

— Куда ложимся? — сощурилась она.

— Сюда, — кивнул он на постель. — Не бойся, не съем. Я уже сказал, вроде бы — хочу спать, просто не могу, как хочу спать. А всё остальное — потом. Наружу ты всё равно через мою защиту не выберешься, так что — не бунтуй и ложись уже.

Бред какой, думала Катерина, раздеваясь. Или нужно пробовать выбраться через эту его защиту? И тут в коридоре раздался хохот — вот ведь, парни гадёныша Джейми никуда не делись. И что теперь?

Она неуверенно забралась под одеяло — что ж, и вправду плащ у него, что надо, тёплый. Отвернулась от него. Слышала, как он тоже забирается под одеяло, а потом поняла, что потушил свет — стало темно. Натянул одеяло ей почти до макушки.

И обхватил её своими руками, паршивец! Куда деваться-то? Такой вольности себе даже её мужья не позволяли! Ни один.

— Ты чего, рыжехвостая? Говорю же — не съем. Просто так теплее, не веришь? — и его пальцы легли прямо на грудь, вот ещё не хватало!

Катерина нервно повернулась к нему лицом.

— Проще так? Ну ладно. Только давай уже спать, хорошо?

Он ни капли не смутился, притянул её к себе ещё ближе, подсунул руку ей под шею и погладил затылок и спину. И коснулся губами макушки, вот ведь!

Вообще, если честно, если дать себе труд прислушаться, то в нём не было никакой агрессии и никакой угрозы. Только большая усталость. И удивление — немного. И интерес, куда ж без интереса — что это такое ему подсунули.

— Громко думаешь, рыжехвостая. Не уснёшь — будем целоваться, так и быть.

Катерина не удержалась, хихикнула. Он тоже усмехнулся и ещё раз её поцеловал — куда-то в пробор.

Так она и уснула — под его мерное дыхание.

А когда проснулась — ничего не смогла понять. Где она и кто с ней, и почему так темно и тесно. И что за шорохи где-то снаружи. Испугалась, затрепыхалась, попыталась высвободиться — куда там!

Свет вспыхнул над головой без предупреждения и ослепил.

— Тьфу, рыжехвостая! Ты чего пинаешься? Нельзя так пугать человека!

Ой, она же ночует в комнате залётного гостя, к которому её затащил гадёныш Джейми, и который греет ею свою постель! В прямом смысле греет!

Он — да, такой донельзя реальный он, стройный и гибкий — приподнялся и прислушался. Потом приложил палец к губам — слушай, мол.

В коридоре раздался нечленораздельный вопль, и ещё топот. Будто кто-то убегал, быстро-быстро.

— Говорил — придут. Пришли. Сейчас потопчутся, поцелуют наш запор, заплачут и обратно пойдут, — прошептал он.

— Кто? — испугалась Катерина. — Неужели?

— Да-да, твои бывшие родичи. Момент, — он высвободил вторую руку, создал двумя какое-то замысловатое светящееся плетение и швырнул в дверь.

Оно пролетело сквозь толстенную дубовую доску, будто её там и не было, и кажется, в кого-то попало — снаружи громко охнули и тоненько завизжали. Он засмеялся.

— Поняла, рыжехвостая? Они просто обнаглели от безнаказанности, эти ваши неумиручие, — наклонился и поцеловал её в нос. — А ты сонная очень красивая, знаешь? Только не пинайся больше, хорошо?

— Я постараюсь, — прошептала Катерина. — Спасибо.

— Я, конечно, ко многому привычный, но меня обычно даже мелкие не пинают, когда ко мне приходят.

— Мелкие? — не поняла она.

— Ну, всякие младшие, у меня много. Я же лучшая защита от ночных страхов, истинных и мнимых, не знала? Правда, сейчас уже все выросли. Ну, почти, разве только две малявки образовались, Марго и Тейка, и ещё Эме подрастает. Вернусь домой — втроём будут меня драконить, я их знаю.

— Это твои дети? — изумилась Катерина.

Он выглядел очень молодо, старше неё, но, кажется, ненамного.

— Дети, но не мои. Сестрёнка, почти сестрёнка и почти племянница. И они умные, потому что от меня не шарахаются. Советую брать с них пример. А сейчас вообще спать, ещё полночи до рассвета.

Он снова натянул одеяло по самую макушку, и обхватил её, и возле него и впрямь было тепло и как будто безопасно.

Надо же, лучшая защита от ночных страхов! Что ж, попробуем.

* * * *

В следующий раз Катерина проснулась от того, что её гладили по спине. Вот прямо гладили — кончиками пальцев, вдоль позвоночника,