Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат - Вера Камша

– Так вышло, – отрезала Луиза. – Нашей вины в этом нет, как и заслуги. Только судьба, и вообще… кто-то ведь должен был написать Проэмперадору про Надор и прочие страхи, не Зоя же с папашей твоим!

– А ее величество?.. Почему она… Нас у тебя пятеро, и обошлось! Это только первый раз опасно…

– Это опасно всегда. – Луиза не выдержала, хлюпнула носом. Умерших родами нельзя не жалеть, а то, что пережила королева, вколотило бы в гроб и самую здоровую из кобыл. – У Катарины шалило сердце, ты же знаешь.

Селина кивнула. Она теребила платок и смотрела невидящими глазами, а по щекам катились слезы. Эх, барона бы холостого сюда, если не больше! Только дочка не станет плакать и терзать тряпочки при выгодных кавалерах – не Катари. Впрочем, кто знает, как и над чем королева рыдала в юности, да и была ли у нее эта юность?

2

На второй день плавания Руппи выспался. Ему никто не мешал, и лейтенант малодушно наслаждался тем, что можно не озираться по сторонам, выискивая сперва неприятности, а потом способ с ними справляться, и вообще – теперь все зависит от шкипера. Думать о зимовке раньше времени Фельсенбург не собирался, разве что припоминал рассказы Мартина, а «Селезень» упорно пробирался на север.

Ветер беглецам благоприятствовал не слишком, то слабея, то дуя навстречу, но Юхан выжимал из ветра и корабля все, на что те были способны. Фельсенбург не слышал, что именно Добряк объяснил команде, но люди выкладывались впору лучшим марсовым его величества. Флотский лейтенант даже при желании не смог бы их в чем-то упрекнуть, а желание отсутствовало. Напрочь. Отоспавшийся Руппи ленился и блаженствовал наперегонки с Гудрун. Кошка словно всю жизнь зевала на чаек и точила когти о мачты, а Руппи казалось, что грязная столичная жара и страх опоздать, не справиться, перепутать хоть и были, но очень-очень давно. Единственное, чем аукалось пережитое, – это нежеланием не только сходить на берег, но даже на него смотреть.

Лейтенанта тянуло в открытое море, а Юхан все светлое время жался к зубастым прибрежным скалам, порой немало рискуя. Вот и сейчас «Селезень», борясь со встречным ветром, шел в неуютной близости от рифовой гряды Дохлая Минога. Эту мерзавку, возле которой, как и у Двух Китов, каждый год кто-то да гробился, Руппи узнал даже без карт. Показаться трусом лейтенант не боялся, а объяснение получить следовало – Добряк свою посудину обожал, это Фельсенбург сообразил еще в первую встречу, значит, шкипер опасается чего-то пострашней Дохлячки.

Юхан, как и следовало ожидать, торчал на полуюте – следил за марсовыми. Руппи выждал, пока не закончится очередной маневр и утиная башка с приоткрытым клювом не нацелится в щель меж двумя бурунами. Шкипер отложил рупор и залихватски щелкнул по своей любимой фляжке – эту его манеру Руппи уже знал.

– Из такого ветра штаны не сошьешь!.. День добрый, сударь. Что-то нужно?

– Нет, спасибо. Первый раз вижу, что Дохлячку обходят не с моря. Не слишком ли рискованно? Пусть вы и знаете здешние воды, но не до последнего же камня…

– До последнего одна крабья теща знает! – «успокоил» Клюгкатер. – Только деваться некуда. Пока вы в столице, прошу прощения, развлекались, у нас тут свое веселье шло, отворотясь не отплюешься! Хорошо, адмирала вашего тут нет, а вам я уже говорил – фрошерам в Хексберг с самой весны не сидится, а по рукам им дать толком некому. Да и нечем…

Вот так война, которую не то чтобы забыл, а отодвинул, и догоняет. Талигу не до эйнрехтских интриг, у него свои заботы, хотя для того же Вальдеса одинокий купец не добыча.

– Бешеному за такими, как мы, гоняться не с руки, – снял с языка Юхан, – так другие найдутся. Этим летечком, будь оно неладно, раз уж нос из гавани высунул, ходи осторожно. С ветром и камнями я как-нибудь управлюсь, а вот с фрошерами… В море от ихних фрегатов не уйти, а сюда, если не дураки, сами не сунутся.

– Дураков у фрошеров я не видел. – Проклятье ублюдкам, натравившим кесаря на «беззащитный» Хексберг, теперь без защиты осталось собственное побережье!

– Ничего, сударь, – по-своему расценил взгляд Руппи шкипер, – как Ротфогель пройдем, поспокойней будет. Совсем уж на севере Альмейде искать нечего, а Бешеный, болтают, на Бермессера нацелился… Суд ваш еще вовсю шел, а господин адмирал уже на побережье объявились, хорошо, не у нас, а в Ротфогеле. Защиту налаживать. Как же, наладит он, ждите до возвращения Создателева…

Руппи пожал плечами и уставился на Дохлячкины буруны, пытаясь не выказать накатившей ярости. Крадущийся по камням Добряк вызвал беспокойство, имя Бермессера разбудило ненависть, кое-как притихшую в дороге.

– Только не говорите, что вам сволочь эту жалко будет, – хмыкнул шкипер. – Я-то уж точно плакать не стану.

– Нет, – зло бросил Руппи, – жаль не будет, но Бермессер должен висеть на дриксенской мачте.

– А по мне, любая сгодится, лишь бы быстрее! – не согласился Юхан и открыл флягу. – Желаете?

Отказываться было неудобно, да и выпить внезапно захотелось. За дриксенские реи и клятву «Ноордкроне».

3

Наладившаяся цвести комнатная роза Луизу доконала. Женщина аккуратно поставила преподнесенную священником желтую леечку рядом с горшком и застыла, опустив руки. Она не собиралась продавать домик и увольнять слуг, но это ничего не меняло – «вдове Карреж» приходил конец, а безжалостно вытряхнутая из найтонской норки госпожа Арамона отчаянно не хотела ко двору. Любому.

Луизу так и тянуло броситься к господину Гутенброду с рукой и если не с сердцем, то с обещанием, которое сдержишь, что бы ни сыпалось на голову. Жена пивовара, пусть четырежды уважаемого, не может болтаться в августейшем гадючнике. Она умрет своей смертью в своей постели, в доме с теми занавесками, которые ей нравятся… Свои занавески и своя смерть – вот оно, счастье! Дети с внуками уцелеют и, может, даже не скажут матери и бабке ни слова, только будут помнить, что стали бы генералами и баронессами, а получили пивоварню. Курицу в руках оценишь, лишь побарахтавшись в журавлиных трясинах, но молодость всегда хочет и всегда надеется, и она права. Госпожа Арамона не побежала к жениху, не пошла ни в церковь, ни за лавандой для сундуков. Она просто до вечера бродила по дому, а потом поцеловала особенно тихонькую Селину и отправилась в спальню. Проскользнувший вперед хозяйки Маршал вспрыгнул на кровать и принялся «месить» одеяла. Сгонять его Луиза не стала, только подумала, что будет первой дамой, прибывшей ко двору не с левреткой или морискиллой, а с беспородным котом, но бросить еще и Маршала капитанша не могла. Слишком уж многих она оставила в последний год…

Кот отмаршировал, умылся и уснул на пустой постели. Потом догорела незадутая свеча, а Луизы хватило лишь на то, чтобы вытащить шпильки. Уже преданный, но еще не знающий об этом домик спал, доверчиво поскрипывая. Ни он, ни капитанша ничего не заподозрили, заволновался кот. Когда когти заскребли по дереву, Луиза привычно встала и открыла дверь. Маршал вылетел из спальни, женщина все так же бездумно пошла следом и заметила слабенький свет. Полностью одетая Селина колдовала с крючьями и засовами. У ног дочки стояла корзинка, с которой кухарка ходила на рынок. Распушившийся и прижавший уши Маршал захрипел, изогнулся и пошел боком, Сэль одолела последнюю цепь, приоткрыла дверь и шмыгнула наружу. Если свидание, зачем корзина? Если свидание, зачем им обеим Ноймаринен?! Обойдя охаживающего себя хвостом кота, Луиза высунула нос во двор. У дровяного сарайчика дочка что-то торопливо объясняла Зое. Больше не таясь, капитанша выскочила следом.