Хроники Хазарского каганата - Саша Виленский

его больше нет? То есть, как нет? Адам умер. Но так же не бывает. Это какая-то ошибка.

Адвокат мотал головой и все время пытался мне что-то объяснить. Я как сквозь вату слышала: в камере возникла драка, Адам кинулся разнимать дерущихся — в это я могла поверить — и кто-то ударил его кружкой в висок, отчего он умер мгновенно. А вот в это я поверить не могла. Этого просто не могло быть. У него же ребенок есть, в конце концов, какое «умер»?!

Адвокат продолжал что-то говорить, но я ничего не понимала. Скорее всего, говорила я себе, он пытается таким образом увильнуть от того, чтобы устроить нам свидание. Поэтому тупо повторяла:

— Я хочу с ним встретиться. У него будет ребенок, и я хочу ему сама сказать об этом.

Адвокат понял, что говорить со мной бесполезно, стал куда-то звонить, с кем-то разговаривать, а я продолжала гнуть свою линию. Если он пытается таким дурацким оправданием объяснить свою неспособность устроить нам свидание, то зачем мы ему столько денег платим? Какой он тогда адвокат?

Через какое-то время у ворот тюрьмы затормозило такси, откуда вылетели мама, Марк и Богдана. Они кинулись ко мне, мама сразу заплакала, прижимая мою голову к себе, а Богдана обняла нас обеих. Адвокат сразу исчез. Вот же гад! Так и не сделал, о чем его просили.

Марк вошел внутрь, о чем-то долго и на повышенных тонах там разговаривал, вылетел мрачный.

— Они его похоронят в общей могиле на задворках кладбища, Если мы хотим похоронить его сами, то надо договориться с моргом, заплатить им деньги, они выдадут свидетельство и тело.

Они с мамой подхватили меня под руки, потащили куда-то в сторону, завели в знакомое уже приземистое кирпичное здание, где так отвратительно пахло больницей. Причем, плохой больницей.

Богдана, отодвинув всех, вступила в переговоры все с тем же служителем, мужичком в резиновом фартуке. Наклонившись, что-то шептала ему в ухо, тот покивал, потом зашептал ей. Богдана отпрянула и внимательно стала его рассматривать. Потом вернулась к нам. Они о чем-то поговорили с Марком, затем Богдана подошла ко мне.

— Слушай, Мария, он просит какие-то сумасшедшие деньги за это дело. Тела же запрещено выдавать. Такая у них дебильная инструкция. Но он готов рискнуть за деньги, которых у нас не то, что с собой, у нас такой суммы просто нет.

— Отдайте ему машину, — равнодушно сказала я.

Мама с моей подругой переглянулись.

— Ты уверена? — робко спросила мама.

Я пожала плечами.

— Куда мне теперь на ней ездить? Пусть забирает.

Мужичок, не поверив своему счастью, сбегал, осмотрел «Атон», завел, проверил, все ли в порядке, и прибежал назад. Радостный такой.

— Забирайте!

— Ты туда не ходи, — сказала моя мудрая подруга. — Мы с мамой как-нибудь сами.

Я помотала головой и пошла с ними.

Тело лежало на оцинкованном столе, и первой моей мыслью было: «Ему же холодно!» Дальше я плохо помню. Помню, как служитель выдал нам пластиковый мешок, каталку и исчез. Еще помню, как Марк поймал грузовик, помню каких-то людей на кладбище, все что-то у меня спрашивали, но я не понимала — что. А потом в страшную желтую яму уронили черный мешок, что мы привезли из больницы и стали быстро забрасывать землей. Мама и Марк плакали, Богдана тоже стояла с платком у носа. А я никак не могла сообразить — что происходит? Они говорят, что хоронят Адама. Но как его можно хоронить, когда он живой? То, что лежало на столе и было упаковано в мешок — это не Адам. О ком они плачут?

И только потом, когда я оказалась дома, где уже были накрыты столы, и нас ждала вся в черном бледная Марта, прижимая к себе притихшую Лийку, только после того, как Богдана влила в меня чуть ли не бутылку свейской водки, не обращая внимания на слабые протесты матери: «Ей это сейчас как лекарство, ничего с ребенком не случится!» — только тогда я поняла, что Адама больше нет. И взвыла, открыв рот и задрав голову, и выла до тех пор, пока не кончился голос и изо рта не стал вырываться страшный сип, а мама сидела рядом, гладила меня по голове, и все приговаривала, не вытирая слез: «И это пройдет, доченька, и это пройдет!».

Три дня я пролежала дома, тупо пялясь в потолок и размышляя, как дальше жить. У меня нет профессии — а вернуться к прежней я сейчас не смогла бы под страхом смертной казни. У меня нет ни малейшего желания чем-либо заниматься. Может, если бы я знала — чем, то оно и появилось бы, но я не знала. Денег у меня тоже нет, все, что удалось за прошлые годы скопить, давно ушло. Даже машинки моей больше нет. Нормальной работы у меня тоже нет. Ничего нет, кроме маленького червячка у меня в животе, который вышел из Адама и вцепился в меня изнутри на целых девять месяцев — до тех пор, пока не повзрослеет настолько, что сможет покинуть удобное ложе, которое устроил в моем чреве.

На третий день я заставила себя встать и поехать на кладбище.

Пьяненький рабочий объяснил, как найти захоронение №… и старательно заглядывал мне в глаза, пытаясь понять, дам я ему за это чаевые или нет. Я не дала — денег было в обрез, только на обратную дорогу.

Села прямо на землю у могилы, погладила рассыпчатый холмик. Ну, и с кем мне теперь разговаривать? У кого просить совета? Кто улыбнется, глядя на меня, когда я буду задавать свои глупые вопросы? С кем я буду теперь делиться? С могилой? Я снова погладила рыжеватые комья земли.

— Я так и не успела сказать тебе, Адам: у нас будет ребенок…

— Я знаю.

Я вздрогнула и обернулась. Адам стоял сзади меня, улыбаясь своей любимой улыбкой, протягивал мне руку, помогая встать. Я взвизгнула и кинулась ему на шею, поджав ноги, как девочка-подросток. Он, смеясь, крепко прижал меня к себе.

— Я знала, знала! — шептала я, целуя его короткими птичьими поцелуями в щеки, в лоб, в нос, что подворачивалось. — Я знала, что они все врут, ты не мог умереть, не мог!

Он ничего не отвечал, только смеялся, аккуратно поставил меня на ноги, отстранил на вытянутых руках, разглядывая мое лицо.

— А ты кого хочешь: мальчика или девочку? — задала я свой очередной дурацкий вопрос.

— Какая разница? — снова улыбнулся он. — Главное, чтобы был