Завещание предков - Владислав Стрелков

— Китеж!

— Разань!

Рязань? Я вскакиваю на самую верхушку волокуши и вглядываюсь в вытекающие из-за поворота сотни русской кованной рати. Их гораздо больше чем три. Оттуда летит, сметая все на своём пути пять сотен, нет тысяча ратников. Откуда? Княжеская дружина?

— Рязань! — Это раздаётся уже с другой стороны. Вытягиваю шею, пытаясь разглядеть, что творится с другой стороны. С хвоста обоза, почти выдавив табуны к пологому берегу, добивая остатки обозного охранения, что шли сразу за табунами, блестя кольчугами, текут и текут русские войска. Монголы, зажатые со всех сторон, сражаются с яростью обреченных, понимая, что им пощады не будет. Там где стояли новики, и прикрывали нас своими луками, идёт яростная схватка. Я, и ещё десяток ратников из полусотни Садова, кидаемся туда на помощь. Мы врубаемся в плотную толпу. Рогатинами сшибаем всадников. Спешенных степняков оттирают к яру и окружают. Им некуда деваться. Яростно крича, монголы кидаются на окруживших их русских и умирают, пронзенными сразу несколькими рогатинами. Я отхожу в сторону, тут справятся без меня, и сразу зацепляюсь взглядом за убитого новика, совсем ещё ребёнка. Вот ещё один, и ещё…

А этот, с васильковыми глазами… сердце на мгновение замирает, и сразу начинает сильно бить, как колокол бьёт набат. Я стою и не могу отвести глаз. В руках по-прежнему щит и сабля. Рукоятка сжата, с сабли и щита стекает кровь. Везде кровь, своя, чужая, горячая, растопившая снег до самого льда, а среди всего этого васильковые, остекленевшие глаза теперь вечно молодого парня.

— Здесь боярин. Эвон стоит.

Рядом кто-то останавливается. Стоим немного молча, потом этот кто-то делает шаг вперед, и я вижу деда Матвея. Он наклоняется и закрывает погибшему глаза. Тихо шепчет молитву, крестясь и распрямляется. Потом отбирает у меня саблю, вытирает окровавленный клинок о халат мертвого степняка, вкладывает в мои ножны. Смотрит мне в лицо, вздыхает и достает флягу. Сделал несколько глотков. Отдал обратно.

— Не надо воды, самогону дай.

— Это и есть самогон, Володя. — Кубин сам глотает из фляги и протягивает мне. — На, хлебни ещё, но не думаю, что поможет.

Я пью крепкий самогонный настой как воду. Действительно не помогает.

— Тут может помочь только враг, насаженный на остриё своей сабли. — Матвей Власович оглядывается вокруг. — Да только вот перебили мы всех, Володя. Ты потерпи. Пока потерпи.

— Власыч, это же дети. ДЕТИ, черт возми! А я их в бой.

— Нет, Володя. Они перестали быть детьми, когда встали с оружием на защиту родины. Они вои Руси-матушки.

— Я понимаю, Власыч, но ничего с собой поделать не могу. За каждого… за каждого погибшего парня я возьму по две жизни у поганых. А тех новиков, что сейчас живы остались, я на родину матерям верну. Должен вернуть. Чтоб продолжили род, стали отцами.

— Хорошо сказано, боярин.

Я посмотрел на того, кто это произнес. Рядом стоял высокий, седовласый бородач, с саженными плечами, в кольчуге порытой широкими зерцалами. На поясе висел огромный меч, такой же, как у Демьяна Горина.

— Познакомься, Володя. Это Николай Александрович Ефпатин. Здесь его величают Ефпатием Коловратом.

К вечеру обе дружины, наша и Ефпатина, отойдя на десяток вёрст в глубину лесной чащи, встали большим лагерем. Захваченных монгольских лошадей отогнали к лесному озеру, оставив там пастись под присмотром обозников. Убитых тоже забрали с собой, положив в одну из волокуш. В неё запрягли оставшихся в живых после боя волов. Остальные сожгли, облив нефтью, которую нашли в самой последней. Нефть была разлита по глиняным горшкам и являла собой уже полностью подготовленные снаряды для метательных орудий. В нескольких волокушах обнаружились валуны. Ну да, где их на месте-то взять? Дождавшись пока скроются в лесу последние сани, я кивнул одному из ратников и он, проехавшись вдоль обоза, поджег все волокуши. Вот так. Один из обозов уничтожен, ценой в четыре десятка жизней из них двадцать одна — это новики.

А ведь всё могло быть по-другому.

По злому стечению обстоятельств, обе дружины охотились за обозами и атаковали один и тот же, не зная друг о друге. Разница была только в том, что за этим обозом Ефпатинская дружина следила давно, и только выбирала момент для нападения, а мы наткнулись случайно, но напали первыми. Если бы мой план удался, то жертв удалось избежать, или обойтись малыми потерями. Не зная о нас, два отряда Ефпатина, атаковали обоз с двух сторон, чуть не сразившись с нашими сотнями, направленными на отвлечение обозной охраны. Но, на счастье, вовремя разобрались и вместе ударили по накатывающим монгольским сотням, обратив их в бегство. А в этот момент мы пытались сжечь эти проклятые волокуши. Нам не хватило каких-то пяти минут, чтоб закончить начатое дело и убраться в лес, как пришлось вступить в бой с несущимися в панике степняками. Сумбур в битву внесли и табуны, вытесняемые вторым Ефпатинским отрядом, напавшим на обозное охранение с тыла. Полусотня Садова, оказалась зажатой табунами и оттеснена к лесу.

На удивление, что в таком бою, мы понесли малые потери, тяжелых ранений практически никто не получил, благодаря хорошей брони, которую в нашей дружине имели все. В Ефпатинском отряде погибло около двух десятков ратников, у которых из брони были только кольчуги. Но, даже хорошая латная защита не спасла жизни двадцать одного парня. Дети есть дети, и мысль о них не давала им покоя. Обо всё этом я и рассказал Ефпатину у костра вечером. Он покачал головой.

— Эвон-то как нескладно вышло. Кто ж знал-то?

Эхом отдалось в голове — да, кто знал?

Задумался, краем уха слушая разговор сотников, что собрались у одного костра. Как же прав был Кулибин! Все течет как по писанному в учебнике. История не меняется в угоду хранительнице Клио. Монголы взяли Рязань, в тот же день, как и было указано в истории.

Вдруг стало тихо, и я услышал, как заговорил Ефпатин:

— А вот что, бояре, мы увидели, когда из Чернигова к Рязани вернулись. Сгорел град славный, только пепелище вокруг, да дым. Ров мертвыми завален — дети, женщины, старики, никого не пожалели. Поганые, видно, по ним на стены шли. А от стен высоких, ничего не осталось. Кругом пепел по колено — как вода в реке. А во граде-то, там где храм стоял, только огарки и звонница на боку лежит. А в пепелищах кости тлеют. Поганые вместе с народом храм сожгли. Как увидел я все это — сам как мертвый стал. И сердце биться перестало. А братья мои звонницу нашли и подымают. Язык в пепле отыскали, приладили и на козла подняли. Тут мы увидели, что края-то оплавились. Но колокол стал петь. Страшно так петь. И представьте, бояре, люди из пепла стали подниматься! Прям из него. Как выходцы из того света они вылезали из схронов и погребов. И из леса стали выходить. Они обо всём нам поведали. Страшные дела поганые творили. Поклялись мы тогда, бояре, что не будет нам житья, пока эту погань из земли нашей не изгоним. Вот такие дела, братья мои.