Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

что произошло, воеводе, казалось невозможным, чтобы на таком небольшой расстоянии от крестоносцев находился Локоток. Безграничное доверие, какое он складывал на одну жену, его успокаивало.

Он думал, будет ли возможно попасть к Локотку и, прежде чем рассветёт, вернуться незамеченным в шатёр?

Не спрашивал, однако, не говорил ничего – ждал…

Затем вдалеке послышалось ржание коней, а те, на которых ехали, весело на него отвечали. Ничего ещё, однако, видно не было, их окружала лесная темнота, а пуща была непроходимая и густая…

Нескоро они почувствовали в воздухе дым, это был второй признак приближения к людям… наконец появились какие-то мерцающие огоньки между ветвей. Едущий впереди замедлил шаг.

Они остановились на опушке леса. У их ног внизу была долина у речки, разложившаяся широко, в которой можно было догадаться о лагере.

Они потихоньку направились к долине…

Тихо лежал на вид спящий, но в действительности бодрствующий и как бы притаившийся лагерь. От шатра к шатру сновало много пеших людей, в доспехах, при мечах, следящих за порядком.

Это не был тот шумный и пьяный лагерь крестоносцев, но что-то наподобие засады, выжидающей подходящей минуты, чтобы броситься на неприятеля.

Воевода заслонил лицо капюшоном… ехал неспокойный, оглядываясь на Халку, которая, как только дорога позволила, поравнялась с ним.

Посередине был обширный плац, обведённый верёвкой, на нём большой серый приземистый шатёр и, как несколько грибов, выросших из земли, несколько меньших шатров по бокам.

Тут ходила более плотная стража. В большом шатре через полотно был виден свет изнутри.

Проводник спешился, а по его примеру слезла с коня воеводина. К ним навстречу уже шёл мужчина высокого роста, которому женщина шепнула несколько слов, и, таща за собой поспешно мужа, подошла с ним к шатру.

Он давал делать с собой, что хотела… не говорил ничего…

Сопровождающие их люди остались в некотором отдалении.

Когда они так ждали у двери шатра, воеводина приблизилась к мужу, схватила его руку и, прикладывая её к устам, воскликнула, взволнованная, голосом, в котором слышалось рыдание:

– В твоих руках наша судьба, наша честь… жизнь… всё…

Затем подняли заслонку, изнутри вырывался свет, и на светлом фоне выступила маленькая знакомая воеводе фигура короля, который сам выходил к нему на порог.

V

Молчащие, они приближались друг к другу; король, такой, каким бывал в наиболее тяжёлые минуты жизни, каменный, неподвижный, окаменелый и сильный, воевода – взволнованный, беспокойный, униженный, возбуждённый борьбой с самим собой, неуверенный, что предпринять, пришибленный и гордый одновременно.

От одного слова, от звука его голоса могло зависеть всё…

Винч также не спешил говорить, а король смотрел на него терпеливо и ждал. Мерили друг друга глазами. Локоток своим спокойствием победил его, воевода был вынужден опустить взор.

Не в состоянии дождаться от него слова, потому что Винч, как виноватый, стоял с опущенной головой, немой, уже не смея поднять к нему глаз, король шепнул тихо, голосом, в котором звучала храбрая и неустрашимая боль:

– Не так мы с тобой должны были встретиться, не так!

Из груди Винча вырвалось что-то невразумительное, как рыдания и запутанные слова.

Локоток вытянул к нему руки.

– Ты пришёл сюда, поверил мне, это уже большой шаг сделал – с Божьей помощью и остальное доделаем.

Говоря это, король пошёл на середину шатра, скромно и почти убого, как всегда, устроенного, – воевода поплёлся за ним.

Затем, подняв глаза, заметил вдалеке стоящего рыцарской и панской фигуры, но с мягким выражением лица, молодого Казимира – и побледнел от его вида.

Припомнил ему унижение, он, что был причиной всего инцидента.

В эти минуты облитый кровью, которая выступила на его лице, воевода, быть может, отступил бы, если бы королевич не подошёл к нему с протянутой рукой. Не сказал ничего, но показал, что не помнил вины и готов был её простить.

Воевода, который чувствовал себя виноватым, был сломлен добротой обоих, склонил голову, показывая себя готовым на всё, послушным.

– Слушай, Винч, – отозвался король, когда молодой пан немного отступил, не желая вмешиваться в начало разговора, свидетелем которого стал, – слушай, Винч, ради ран Спасителя, из-за любви к этой короне, которую ты помогал мне добыть и присоединить, из-за прежней твоей привязанности ко мне, заклинаю тебя, – шаг свой несчастный исправь! Мы (тут он указал на сына), обо всём забудем, я торжественно тебе в этом клянусь! Спаси, не меня, не нас, но Польшу. Я ради этой короны ни один раз жизнью рисковал и сегодня готов её отдать! Ты её не губи и не отдавай в руки чужим.

Винч положил руки на грудь и простонал:

– Мой пане!… – голос ему изменил.

– Видишь, что эти злодеи, с которыми ты в союзниках, делают с нами. Ты уже испытал их, – говорил король. – Уничтожили эту твою и мою Великопольшу, растоптали её, опустошили, обокрали. Никому они не простят, и тебе. Погубишь страну, погибнешь ты!

– Пане! Милосердный пане! – начал воевода. – Ах! Виноват… но вы меня, старого, в самое сердце пронзили, унизили и оскорбили… Я обезумел от боли.

– Я? Чем? – прервал король. – Винч, ты сам взвесь и посуди! Я сам готов сыну место уступить, а ты хотел, чтобы я дал тебе приоритет перед ним? Всё же он, даст Бог, удержит его на голове, будет корону носить; а то, что ты будущему королю главенство должен был уступить, – разве это было унижение?

– Воевода, – отозвался Казимир издалека мягким голосом, – я уважал тебя и был бы рад слушать твои советы, как отцовские. Злые люди подстрекали против меня… и они есть виновниками ссоры. Я тебя оправдываю.

Затем король, помолчав, добросил:

– Слышишь, Винч! Мы прощаем тебе оба! Возвращайся к нам, возвращайся…

Воевода выдохнул из глубин груди.

– Пане, – шепнул он, колеблясь, – что же сегодня делать? Я в их руках – увы! Захочу вырваться, вырежут нас до ноги эти убийцы. Со мной почти весь мой род…

Король, прислушиваясь, стал не спеша приближаться к нему.

– Лишь бы наименьшее подозрение возникло, это им нужно, – продолжал далее воевода, – окружат нас, как зверя в лесу, наши силы с ними не сравняются – погибнем все. Что кому после этого!

– Погубить себя было бы неразумно, – прервал живо Локоток, – этого я от вас не хочу, не думаю этому подвергать. Конечно, останься с ними, иди. Вовсе не выдавай то, что будешь иметь в сердце и мысли. Я давно их преследую, шаг за шагом следую за ними – близка, мне кажется, минута, когда брошусь на них, в то время, когда будут меня менее всего ожидать. Ежели не