Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

На следующий день он сочиняет и рассылает друзьям по почте «письма рогоносца», а уже 4 ноября 1836 года вызывает Дантеса на дуэль, обвинив его и его «папашу» в сочинении этого «пасквиля». Как дальше развивались события подробно описано в многочисленных монографиях и статьях известных исследователей пушкинистов и беллетристических произведениях писателей и просто пушкинолюбов, поэтому приведем лишь некоторые фрагменты этой преддуэльной эпопеи.

Мистификация Натальи Николаевны со «свиданием» на квартире И. Полетики упала на унавоженную почву и сработала на славу. Князь П.А. Вяземский, который в числе первых узнал об этой «встрече» и в числе других друзей Пушкина получивший запечатанный конверт, пишет в своей объяснительной записке Великому Князю Михаилу Павловичу от 14 февраля 1837 года: «письма анонимные привели к объяснению супругов и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености…; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу… Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала».

Друзья поверили, что интрига с письмами затеяна Геккернами, но в неотправленном письме графу Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года, Пушкин намекает, что «антигероем» «пасквиля» не обязательно является Дантес: «Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены… Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем. Я поручил сказать это г-ну Дантесу. (Курсив мой. – А.К.)

Между тем развернулась широкая компания по предотвращению дуэли. Около полудня 5 ноября к Пушкину приходит барон Геккерн; он сообщает ему, что по ошибке распечатал письмо, адресованное Дантесу, который на дежурстве в полку и ничего не знает о вызове. От имени приемного сына он принимает вызов, но просит отсрочки на 24 часа. Пушкин дает согласие на отсрочку. Вечером, узнав, что Пушкин послал Дантесу вызов, сестры Гончаровы и Наталья Николаевна отправляют И.Н. Гончарова в Царское Село за Жуковским. В какой-то из ближайших дней Геккерн, любым способом готовый остановить дуэль, обращается к Н.Н. Пушкиной с просьбой написать Дантесу и умолять его не драться с ее мужем.

Из письма П.А. Вяземского от 14 февраля 1836 г.: «Геккерны, старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину написать молодому человеку письмо, в котором она умоляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение».

Позицию старого Геккерна понять можно, он всеми возможными способами старается предотвратить дуэль, поскольку не видит сколько-нибудь значимой причины для поединка. Ни он ни его «приемный сын» непричастны к написанию «диплома рогоносца», а о мнимом «свидании» 2 ноября ни он ни его сын ни сном ни духом не ведают, поскольку просто не осведомлены о мистификации, затеянной Натальей Николаевной.

Пушкин составляет гневное послание барону, из которого также не следует, что Дантес добивается близости с его женой под дулом пистолета. О «событиях» 2 ноября он пишет весьма глухо, без каких-либо подробностей. Приводим полный текст этого неотправленного послания (в переводе, поскольку текст послания написан на французском языке):

«Барон!

Прежде всего позвольте мне подвести итог всему тому, что произошло недавно. – Поведение вашего сына было мне полностью известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как я притом знал, наскоолько в этом отношении жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, с тем чтобы вмешаться, когда сочту это своевременным. Я хорошо знал, что красивая внешность, несчастная страсть и двухлетнее постоянство всегда в конце концов производит некоторое впечатление на сердце молодой женщины и что тогда муж, если только он не дурак, совершенно естественно делается поверенным своей жены и господином ее поведения. Признаюсь, я был не совсем спокоен. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.

Но вы, барон, – вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмелился писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома из-за лекарств, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына. Это еще не все.

Вы видите, что я этом об этом хорошо осведомлен, но погодите, это не все: я говорил вам, что дело осложнилось. Вернемся к анонимным письмам. Вы хорошо догадываетесь, что они вас интересуют.

2 ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он сказал вам, что я в бешенстве, что моя жена боится… что она теряет голову. Вы решили нанести удар, который казался окончательным. Вами было составлено анонимное письмо.

Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан. Письмо это было сфабриковано с такой неосторожностью, что с первого взгляда я напал на следы автора. Я больше об этом не беспокоился и был уверен, что найду пройдоху. В самом деле, после менее чем трехдневных розысков я уже знал положительно, как мне поступить.

Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам.

Теперь я подхожу к цели моего письма: может быть, вы хотите знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах вашего и нашего двора. Я вам скажу это.

Я, как видите, добр, бесхитростен, но сердце мое чувствительно. Дуэли мне уже недостаточно, и каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отомщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой, которая совсем походила бы на веселый фарс (что, впрочем, меня весьма мало смущает), ни, наконец, письмом, которое я имею честь писать вам и которого копию сохраняю для личного употребления. Я хочу, чтобы вы дали себе труд и сами нашли основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела, из которого мне легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев». (Курсив мой. – А.К.)