Под кровом Всевышнего - Наталья Соколова

Я увидела эту древнюю, сгорбленную, маленькую старушку тоже у костра, готовившую пищу. Тут были и молодой мужчина с дочкой, подметавшие двор. Я сказала им:

— Мы не будем сейчас вас тревожить, мы идём на кладбище. А на обратном пути мы подойдём к почтённой матушке, попросим её молитв. И мы продолжили свой путь. Мы помолились у чтимых могилок, отдохнули в густой тени, освежились водой, покушали. Я думала: «Может, пришла пора мне в этой жизни расстаться с мужем? Может быть, мне надо уехать в монастырь куда-нибудь? Ну, если на то есть воля Божья, то Господь мне её откроет через святую подвижницу. Но сама я ничего спрашивать у неё не буду, ведь Володе и в голову не придёт что-либо подобное, это только мои мысли...»

Так идём мы мимо одинокого домика, никого уже у костра не видим. Я говорю Кате:

— Надо зайти, попрощаться, а то не стали б нас ждать. Я захожу за калитку. Молодой человек говорит мне:

— Матушка крепко спит. Жарко, она легла здесь на улице, на лавке.

— Так передайте ей, когда она отдохнёт, что москвичи ушли, только попросили молитв.

Не успела я произнести эти слова, как откуда-то справа, из-за сарайчика, ловко спрыгнула маленькая старушонка, схватила целое прясло деревянного забора и быстро подбежала с ним ко мне. Она поставила заборчик между мною и собою, вытащила откуда-то ещё такое же прясло и опять поставила его поперёк дорожки. Не глядя на меня, она бормотала себе под нос:

— Перегородить дорогу, перегородить!

Молодой человек с удивлением смотрел на юродивую. Он спросил:

— Что это вы делаете вдруг и так спешно, матушка? Курам, что ли?

Но матушка исчезла за углом. Однако я все поняла: Господь сказал прозорливой старушке, и она, как сумела, перегородила мне пути куда бы то ни было. Значит, нет мне пути в монашество, решила я.

А в прозорливости юродивой Алипии я не сомневалась. Она всегда Духом узнавала о приходе к ней советских властей, которые искали её. Но она убегала в чащу леса и там скрывалась. Так и не могли её взять, хоть она и нарушала закон — жила без паспорта...

Вернулась я к старичку своему и уже знала, что надо нам с ним доживать вместе век. Иной раз сидели мы с ним рядышком на диване его и говорили:

— Какое счастье нам быть вместе! Кажется, что ничего на свете лучше этого счастья не надо...

Да, хорошо тем, среди которых любовь, то есть Бог. Это мы порою чувствовали и вверяли Ему свои годы. Батюшка мой всегда был пессимист: он не ждал в этой жизни ничего хорошего, видно, помнил тяжёлое детство, когда пережил ужасные гонения на Церковь. Он помнил, как отняли у отца семьи лошадь, корову, отрезали землю; помнил голод, аресты, обыски, конфискацию имущества, слезы матери... Даже когда началась «перестройка», батюшка мой неодобрительно качал головой:

— Ненадолго это... А я не унывала:

— Да, все у нас временно, но и в радости поживём! А батюшка!

— Я — нет, я скоро умру... А я ему:

— Может быть, я — скорее. Смотри, какие ты службы выстаиваешь: в духоте, в жаре, часов по пять на ногах, не евши. Да у меня и десятой доли сил твоих нет. Ничего, нам недолго быть в разлуке — на том свете опять свидимся.

Вот так мы и утешались, а конец понемногу приближался.

Инсульт

В первых числах августа стояла сильная жара, в квартире было душно. У батюшки был отпуск, но он не поехал отдыхать в Гребнево, а ежедневно следил за стройкой в ограде своего храма. Там все кругом перерыли, ибо наконец-таки вышло разрешение провести к храму сетевой газ и канализацию, без чего в прошлые годы было очень трудно.

Помощница батюшки, бывшая старостой храма около тридцати лет, внезапно скончалась. Она пришла утром в храм, села за свои дела и сказала:

— Вот и вся наша жизнь.

С этими словами её праведная душа отошла ко Господу. Царство Небесное рабе Божией Вере! А заменивший её человек был хоть и очень деловой, честный и приятный, но ещё неопытный в делах. Батюшка мой не оставлял его ни на день даже в свой отпуск.

В полдень отец Владимир вернулся домой, прошёл к себе. Я его спросила:

— Обедать будешь или сыт?

В ответ я услышала странные слова, скорее звуки. Я вошла в комнату батюшки и повторила вопрос. И опять прозвучало что-то несвязное.

— На каком ты языке говоришь? — спросила я. Батюшка махнул рукой, не отвечая мне, и лёг лицом к стене. Решив, что он заснул, я позвонила в его храм. К телефону подошёл священник.

— Батюшка, вы сегодня ничего странного не заметили в поведении отца Владимира? — спросила я.

— Заметили, — был ответ. — Вам надо вызвать врача.

Так как у батюшки не было больничной карты в районной амбулатории (он не любил лечиться), то я позвонила сыну — отцу Федору. Он вскоре приехал с хорошим врачом, который обнаружил у батюшки моего обширный инсульт.

Его положили в больницу, где он пролежал четыре месяца. Он лежал в палате один, чем был очень доволен. Мы навещали его. Он был всегда рад нас видеть, но быстро уставал от наших речей, ему требовался покой.

Только в декабре батюшка вернулся домой. Внешне он очень изменился, сильно похудел, отёчность ног совсем исчезла. Он мог уже говорить по два-три коротких слова, с ним можно было уже общаться. Но ни читать, ни считать мой муж больше не мог. Характер его также изменился, стал нервным, легко возбудимым. Со мной и посещавшими нас батюшка был до конца ласков и приветлив, но держать себя таким было ему нелегко. Он делал мне знаки рукой, показывая, что надо закрыть к нему дверь, не допускать посетителей. Только детям своим он радовался, обнимал, целовал их, и слезы часто катились из его глаз.

По указанию врача-логопеда батюшка начал учиться читать молитвы, знакомые ему с детства. И удивительно: слова литургии и возгласы священника, которые не требовали напряжения ума, так как все это он всегда знал наизусть — эти славянские выражения батюшка мой вскоре начал произносить громко, без труда.

В январе в Москву привезли для поклонения мощи святого преподобного Серафима Саровского. Все члены наших семейств вместе с малютками-внучатами прикладывались к святым мощам и молились. И вот как будто чудо произошло: отец Владимир к Крещению вернулся в свой храм и продолжил там свою сорокалетнюю службу. Правда, теперь служил он не один, а всегда с кем-нибудь. Батюшке моему нашли Служебник с крупным славянским шрифтом, в который он смотрел, чтобы не сбиться. И так дело пошло все лучше и лучше, здоровье вернулось к нему на целых три года. Сбылись слова отца Митрофана, сказанные мне в 47-м году:

— Батюшка твой, как свечка, погорит перед престолом Господним, а потом... Не бойся, это ещё не все, не конец, он вернётся к служению.

Все годы супружества я гадала в уме своём, что может случиться с мужем моим: или его арестуют, или в аварии покалечится? А ведь было однажды, что батюшка мой поскользнулся в декабре на мосту и упал, сломав себе руку. Два месяца он очень страдал, лежал грустный, тихий, терпел боль. Но кость срослась, гипс сняли, старичок мой повеселел.

— Вот и сбылись слова отца Митрофана, — говорил он мне.

Однако впереди его ждали опять болезни. Но и они миновали, и батюшка мой как будто воскресал духом на церковных службах. Он был на них так радостен, так вдохновен, даже акафисты пробовал читать по три песни. Но вскоре уставал. А уж как радовались прихожане возвращению его к службам!

— Он Небо на землю нам сводит, — говорили они.

Мои проповеди

В последние три года своего служения мой отец Владимир проводил почти все дни при храме. Так как он уже боялся ездить на городском транспорте, то отец Федор присылал за ним машину, о подаче которой мы договаривались по телефону. Дня два-три пробудет мой батюшка дома, потом опять уедет в храм.

Я в те годы часто бывала в Лосиноостровской, после праздничных всенощных оставалась ночевать в уютной батюшкиной комнатке. Я ужинала вместе со всеми священниками, потом помогала убираться в столовой и кухне. Я не стеснялась, чувствовала себя едва ли не хозяйкой. Но батюшка мой этого очень стеснялся, боялся, что кто-то будет ревновать к моей деятельности. Я же пела за ранней обедней, читала часы, молитвы перед причастием.

В те годы голос мой ещё звучал, прихожане любили моё чтение. А после ранней обедни я шла в сторожку, где крестили. Это помещение мы с Валерой расписали большими картинами, которые висят на стенах там по сию пору.

За час до прихода священника я начинала беседу с теми, кто в этот день собирался креститься. Вокруг меня собиралось человек до двадцати, а то и больше. Я со скорбью видела, что эти люди не имеют ни малейшего понятия о Таинстве Крещения, не слышали о Символе веры, никогда ещё не держали в руках Евангелия. У многих было убеждение, что до крещения они не имели права входить в храм. Я начинала беседу с сотворения мира, с грехопадения — в общем, объясняла русскими словами Символ веры. Слова были написаны на огромном листе, около которого я становилась, на абзацы которого указывала. К радости нашей, не было ни одного случая, чтобы кто-то начал спорить или выразил недоверие. Мне всегда говорили: «Рассказывайте, мы верим во все, что от вас слышим».