Андрей Битов Пушкинский Дом - Андрей Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
73
Раньше, когда это и впрямь грозило жизни, стукачей угадывали безошибочным чутьем, по запаху, и обходили стороной, а если было не обойти, замыкались. Интуиция выработалась потрясающая: кому, что и когда можно говорить. Человек переключался в ту же секунду, не замечая, почти не испытывая неудобства. Область этой подвижной корреляции языка не изучена, не описана как феномен. Этот рефлекс, работавший с безошибочностью инстинкта, во многом атрофировался, как только отпала непосредственная угроза жизни. Стук теперь угрожает разве карьере: человек может не поехать за границу, остановиться на служебной лестнице, в крайнем случае, слететь с нее на пролет ниже. Но на уровне меркантилизма инстинкт не работает, точно угаданное знание отсутствует, а воображение — их не заменит. Теперь подозревать за собою стук — почти повышение, этим можно похвастаться громким шепотом. Наличие стукача подразумевается на каждом шагу: накрывается подушкой телефон, включается изысканная музыка… Успех ближнего подозрителен: почему его выпустили, почему напечатали, почему выставили?.. И впрямь, — не почему. Каждый, в меру своей образованности и привычки логически мыслить, стал думать за власть, забыв, что она не думает, а — есть. Подозревать стало — либо некого, либо всех. А будет надо — возьмут. По дороге вы вспомните, что забыли вытащить карандаш из телефонного диска.
74
Суть Митишатьевым схвачена грубо, но верно. У нас уже уважают за титул, в основном, каким-то детским, из Дюма вычитанным, уважением. Девочки, без подсказки, играют в принцесс и королев: врожденный роялизм. Все это соскучившееся детство неожиданно выперло в кинематографе: в потоке заведомых фильмов актеры с чувством и вкусом начали играть отрицательных персонажей: белых, дворян, офицеров, князей… комиссары стали получаться все дежурней и площе. В среднеазиатском кино эта тенденция так заголилась, что поток юбилейных картин типа «остерн» был метко кем-то назван «Басмач-фильм».
75
Резкость их контраста была главным культурным завоеванием так называемой либеральной эпохи. Если при основании журналов названия их были синонимами, то теперь в передовых умах они стали антонимами: «Октябрь» был отвергнутым прошлым, а «Новый мир» невнятным, но «к лучшему» будущим. Наличие их обоих означало — время. Что оно течет. Что оно — есть. Диалектическая разность наконец восторжествовала и дала плод — нового двуглавого орла. Чем ярче разгоралась рознь журналов, тем более становились они необходимы друг другу и в каком-то, пусть неосознанном и нециничном смысле, начинали работать на пару, на слам. Но, по остроумному выражению одного биолога, «никакого симбиоза нет — существует взаимное паразитирование». Разницу подменили рознью, и практически неизвестно, кто умер первым, но тогда умер и второй. Да, сначала был разбит «Новый мир», но и торжество «Октября» оказалось не менее скоропостижным: без «Нового мира» он уже ничего не значил. Борьба с «Новым миром» была для «Октября» самоубийством.
Вряд ли самоубийство Кочетова подтверждает это. Но факт, что потребность в контрасте была истрачена, Истории больше не требовалось, и горький факт, что именно «либералы», а не «октябристы» имеют особые заслуги в развитии этой энтропии. Я хорошо помню фразу, уже означавшую агонию: «Он печатается и там и там». Она говорилась не про левых и правых, а про — «настоящих» писателей. Теперь имена этих журналов — снова синонимы.
Вот слезы одного «крокодила» по этому поводу:
Помню, два редактора, бывало,лихо враждовали меж собой.На полях читаемых журналовблагородно шел достойный бой.Средь стального громабез опаскипродвигались лошади рысцой…Был одинпрямой по-пролетарски,а другой —с крестьянской хитрецой.Рядышком их ранние могилы.Поправляю розы на снегу.С тем, что личность —не такая сила,снова согласиться не могу.Вижу строки —и мороз по коже,помню взгляды —и душа в тепле,Жили два писателя хороших,интересно было на земле.
76
Жаргон игроков в домино. «Дуплиться» — игрок имеет право выставить две карты за один ход, если у него на руках два подходящих дубля. «Сделать рыбу» — после такого хода ни один из игроков не может продолжать игру, все, что осталось У них на руках, записывается в минус. «Ехать мимо» — вынужденно пропускать ход.
77
В Висбадене в 1966 году родился мальчик Александр фон Ринтелен — праправнук А. С. Пушкина и князя Долгорукого (Рюрикович?), праправнук Александра II (Романова) и принца Николая-Вильгельма Нассауского, правнук графа Георгия Николаевича Меренберга(Георгий Николаевич, будучи внуком Пушкина и зятем Александра II, ни слова не говорил по-русски и умер в 1948 году) и фон Кевэр де Лергос Сент-Миклес…
И там же в ФРГ проживает его «тетушка» Анни Бессель, праправнучка Пушкина и шефа жандармов Дубельта, о которой мальчик из Висбадена, возможно, не имеет ни малейшего представления, поскольку она значительно более низкого происхождения, хотя в тетушке вдвое больше пушкинской крови, а в нем всего 1,55125 %, но это единственная кровь, которая их роднит, не считая, правда, такого же % от Натальи Николаевны.
Вот таких смелых рифм в области генеалогии наделала одна только младшая дочь Александра Сергеевича, Наташа! Ибо первым мужем у нее был сын Дубельта (и это была скорее мстительная тяга к жандармскому мундиру, чем пренебрежение к отцу, поскольку хотела-то она по глубокой любви выйти за кн. Орлова, но его отец, шеф жандармов после Дубельта, не разрешил мезальянса с дочкой Пушкина), а вторым — принц Нассауский, одну дочку от которого она выдала за великого князя Мих. Мих. Романова (отчего пришел в ярость Александр III), а младшего сына женила на Юрьевской, уроженной Долгоруковой, дочери Александра II (от морганатического брака). Сильна была ее первая страсть и обида! Ее браки, браки ее детей и даже внуков восходят к этому первому отказу, перекликаясь с комплексами отца и их преувеличивая, — породнив Пушкина с двумя (Даже с тремя, поскольку ее внучка, происходя уже из двух царственных, хотя и морганатических, линий, стала законной супругой принца Маунтбеттена)царскими домами и продолжив традицию связывать кровью поэтов, царей и полицию.
78
Из стихотворения Велимира Хлебникова (1885–1922), Председателя Земного Шара (1918–1922).
79
Этим писателем была заполнена единственная лицензия на современную американскую литературу в СССР в конце 40 — начале 50-х годов. В США о нем никто не слышал. Там в это время вовсю писали писатели, о сосуществовании которых мы не слышали, в том числе и тот, портрет которого («в трусах, на рыбной ловле…») запроектирован в каждом доме
80
В те времена, когда у нас всего было по одному — в том числе и футбольный комментатор был один. Тогда голос Набутова был известен каждому из двухсот миллионов граждан и зеков. Голос его соперничал с голосом самого Синявского (не путать с писателем…), как, в свою очередь, голос Синявского уже забивал (по случаю мирного времени) голос Левитана, которого уже никто не путал с художником.
81
Знаменитая история, связанная с замыслом «Анны Карениной». Почему-то это именно она, наряду с прискоком Пушкина («Ай да Татьяна! Какую штуку выкинула!..») и симптомами отравления у Флобера, — входит в расхожую триаду массовой эрудиции по теме «психология творчества».
Локон (а не локоть!) принадлежал М. А. Гартунг, старшей дочери Пушкина.
82
Любопытно, что основоположник социалистического реализма М. Горький, в художественном отношении, кроме романа «Мать», ничего для нового направления не дал. Он дал ему ряд лозунгов, собственную фигуру и ряд образчиков нового писательского поведения, не больше. За художественными открытиями молодая литература «сходила», прежде всего, к Л. Толстому и, как ни странно, к Гоголю, писателям, мягко говоря, очень далекой идеологии. Начиная с Шолохова и Фадеева, все писатели «полотен» не могли не прибегнуть к той или иной толстовской интонации. И современная наша классика, включая К. Симонова, и даже неупоминаемый всуе изгнанник (в той своей ипостаси, в какой он как художник бывает соцреалистичен)… катится на паровой его тяге. В самое же залакированное время и эта эпическая интонация стала слишком объективна, тогда-то и прибегли иные к интонации гоголевской, но именно и исключительно романтической его интонации. Откройте антикварную книгу «Кавалер золотой звезды», и вас закачает на днепровской волне: «Чуден Днепр…» Пафос! Большой пафос! Еще больше… «Ты думаешь, я не знаю, за что мне платят? За пафос!..» — с горечью признался мне в ЦДЛ ныне крупный деятель третьей волны. «И те, — добавил он, — и эти».