Пушкин и его современники - Юрий Тынянов

У Загорецкого - черты и разговоры служащего. Если бы он был назначен цензором, он налег бы на басни, где

Насмешки вечные над львами! над орлами!Кто что ни говори:Хотя животные, а все-таки цари.

Так говорить мог именно человек особой канцелярии, близкий к политическому сыску, служащий. Платон Михайлович говорит ему:

Я правду об тебе порасскажу такую,Что хуже всякой лжи.

О Загорецком Платон Михайлович говорит:

При нем остерегись, переносить гораздИ в карты не садись: продаст.

Это происходит при самом начале разглашения выдумки.

В годы написания окончания комедии деятельность особой канцелярии, которой уже заведовал фон Фок, была сильно развита. Выдумки при деятельности особой канцелярии часто получали зловещее завершение.

Выдумка о сумасшествии Чацкого - это разительный пример "сильного положения в сюжете", о котором говорит Бомарше. Смена выдумок, рост их кончается репликой старой княгини:

Я думаю, он просто якобинец,Ваш Чацкий!!!

Выдумка превращается в донос.

Прежде всего Грибоедову пришлось очень рано изучать в жизни, на деле то, что Бомарше называет клеветой, а он сам точнее и шире - "выдумкой". Именно изучать, потому что творческая тонкость и точность его была здесь подсказана и литературной и дипломатической деятельностью. Дело идет не только о возникновении слуха, но и о его росте, о том, как появляется и растет слух.

Грибоедов очень рано принял участие в литературной полемике. К 1816 г. относится его выступление по поводу вольного перевода бюргеровой баллады "Ленора". Дело идет об одном из самых основных литературных и поэтических споров 20-х годов. Мне уже приходилось писать о нем. [11] Повод к полемике был тот, что наряду с вольным переводом "Леноры", знаменитой "Людмилой" Жуковского, появился другой вольный перевод - "Ольга" Катенина. Итоги полемики подвел в 1833 г. Пушкин. Он писал о бюргеровой "Леноре": "Она была уже известна у нас по неверному и прелестному подражанию Жуковского, который сделал из нее то же, что Байрон в своем "Манфреде" сделал из "Фауста": ослабил дух и формы своего образца. Катенин это чувствовал и вздумал показать нам "Ленору" в энергической красоте ее первобытного создания, он написал "Ольгу". Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившая воздушную цепь теней, сия виселица вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнение в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым". [12] Грибоедову был тогда 21 год.

Статья Грибоедова, привлекшая общее внимание, замечательна по своей чисто литературной, критической стороне, замечательна по тонкому анализу перехода литературной полемики в личные нарекания по адресу противника.

Упреки рецензенту таковы: "Г. Жуковский, - говорит он, - пишет баллады, другие тоже, следовательно, эти другие или подражатели его, или завистники. Вот образчик логики г. рецензента. Может быть, иные не одобрят оскорбительной личности его заключения; но в литературном быту то ли делается? Г. рецензент читает новое стихотворение: оно не так написано, как бы ему хотелось; за то он бранит автора, как ему хочется, называет его завистником и это печатает в журнале, и не подписывает своего имени. Все это очень обыкновенно и уже никого не удивляет". [13]

Самая простота в изложении фактов литературной полемики у молодого Грибоедова удивительна и напоминает драматический план. Недостаточность основания ("пишет баллады, другие тоже, следовательно, эти другие или подражатели его, или завистники"), ведущая к оскорбительной "личности" обвинений, заключений, безыменность нападок, - таковы точно и кратко изложенные особенности литературно-бытовой полемики. Грибоедов начинает с самых корней, самых незначащих и вместе простых фактов.

В литературной полемике неосновательное частное обвинение против Шаховского в том, что он противодействовал постановке пьесы Озерова, привело к тяжелому обвинению Шаховского в смерти Озерова, - обвинению, под влиянием Вяземского [14] широко распространившемуся в литературных кругах. Литературная основа полемики, веденной Вяземским (гениальный драматург, которого убила зависть), скоро вконец рушилась: Озеров не был гениальным драматургом, а обвинение Шаховского не имело фактического основания. Пушкина мирит с Шаховским Катенин. [15 ]

В октябре 1817 г. Грибоедов писал Катенину, объясняя свое поведение в полемике с Загоскиным (в ответ на резкую рецензию Загоскина по поводу постановки грибоедовской пьесы "Молодые супруги" [16] Грибоедов написал поэтический ответ "Лубочный театр", который его друзья распространили) : "Воля твоя, нельзя же молчаньем отделываться, когда глупец жужжит об тебе дурачества. Этим ничего не возьмешь, доказательство Шаховской, который вечно хранит благородное молчание и вечно засыпан пасквилями".

Вначале, отдав дань крайностям литературной борьбы "Арзамаса", Пушкин не только научается широко относиться к литературной борьбе, но в первой главе "Евгения Онегина" дает небывалый пример отношения к ней. Дело идет о том же театре:

Там Озеров невольны даниНародных слез рукоплесканийС младой Семеновой делил.Там наш Катенин воскресилКорнеля гений величавый,Там вывел колкий ШаховскойСвоих комедий шумный рой,Там и Дидло венчался славой,Там, там под сению кулисМладые дни мои неслись...

Эта знаменитая строфа "Евгения Онегина" обыкновенно оценивается исключительно по своему стиху, по удивительной выразительности и краткости, в итоге чего в одну строфу вмещена широкая картина драматической и театральной истории. При этом обыкновенно упускается характер имен. Между тем, отказавшись от громкой и острой полемики, которая вовсе не решала основных задач искусства, Пушкин соединил в этой строфе несоединимые в то время, казалось бы, имена. Объединенными в этой удивительной строфе оказались имена: Озерова, который, по литературной полемике, был убит Шаховским, и самого Шаховского; рядом идут имена Семеновой, которой слухи приписывали причину ссылки Катенина, [17] ее театрального противника, и самого Катенина. Недаром кончается этот список именем "беспартийного" в литературной и сценической полемике, знаменитого петербургского балетмейстера Дидло.

Обвинение в убийстве, выросшее из литературно-театральной полемики и обобщения частных фактов, было для Грибоедова делом, свидетелем которого он был.

Обычно дипломатическая деятельность Грибоедова ставилась необыкновенно далеко от его литературной жизни. Нет ничего более поверхностного. В своей дипломатической деятельности Грибоедов имел громадное поле наблюдений и изучений, имевшее существенное значение для его драмы.

В 1819 г. он поместил в "Сыне отечества" обширное "Письмо к издателю "Сына отечества" по поводу помещения в "Русском инвалиде" известия, основанного на ложных и злостных источниках, будто бы, по известиям из Константинополя, "в Грузии произошло возмущение, коего главным виновником почитают татарского князя": "Скажите, не печально ли видеть, - пишет Грибоедов, - как у нас о том, что полагают происшедшим в народе, нам подвластном, и о происшествии столько значущем, не затрудняются заимствовать известия из иностранных ведомостей, и не обинуясь выдают их по крайней мере за правдоподобные, потому что ни в малейшей отметке не изъявляют сомнения..." [18]

Интересно, что этот допущенный очень важный промах дает повод Грибоедову вспомнить близкую ему театральную жизнь и обнаруживает, насколько политическая и государственная деятельность была близка у него к театру и литературе. "Возмущение народа не то, что возмущение в театре против дирекции, когда она дает дурной спектакль: оно отзывается во всех концах империи, сколько, впрочем, ни обширна наша Россия". [19]

Далее излагается случай, перетолкованный, как возмущение, и говорится о возможных следствиях таких сообщений. Говоря о Персии, Грибоедов пишет: "Российская империя обхватила пространство земли в трех частях света. Что не сделает никакого впечатления на германских ее соседей, легко может взволновать сопредельную с нею восточную державу. Англичанин в Персии прочтет ту же новость, уже выписанную из русских официальных ведомостей, и очень невинно расскажет ее кому угодно - в Тавризе или Тейране. Всякому предоставляют обсудить последствия, которые это за собою повлечь может". [20]

Грибоедов здесь обнаруживает такое понимание значения слухов, выдумок, клеветы, которое одинаково важно при оценке его драмы, художественной и личной; более того - статья, написанная за десять лет до гибели, как бы предвосхищает все основные причины ее и даже виновников. Рост, развитие выдумки, которое в первой редакции "Горя от ума" уподоблено росту снежной лавины, здесь излагается так: "А где настоящий источник таких вымыслов? кто первый их выпускает в свет? Какой-нибудь армянин, недовольный своим торгом в Грузии, приезжает в Царьград и с пасмурным лицом говорит товарищу, что там плохо дела идут. Приятельское известие передается другому, который частный ропот толкует общим целому народу. Третьему не трудно мечтательный ропот превратить в возмущение! Такая догадка скоро приобретает газетную достоверность и доходит до "Гамбургского корреспондента", от которого ничто не укроется, а у нас привыкли его от доски до доски переводить; так как же не выписать оттуда статью из Константинополя" [21]