Ленин - Антоний Оссендовский

Подростки ехали верхом на крестах, покрытых омерзительными надписями; бесстыдные, разнузданные уличные девки обнажались, орали ужасно и среди взрывов смеха бросали громко жуткие богохульства.

Шествие обогнуло собор и направилось к Иверским воротам.

Толпа шла, не снимая шапок и крича все громче, прямо-таки крик этот перешел в стонущее вытье, может, грешное, глумливое, может, жуткое, отчаянное…

Улица Арбат. Фотография. Конец XIX века

Какая-то женщина подняла руки к чудесной иконе Богородицы и начала визжать срывающимся от бешенства или страха голосом:

– Если можешь, если существуешь – покарай нас, покарай!

– Го! Го! Го! – выл сброд угрюмо, жалобно…

В предместьях, куда не добиралась безумствующая толпа безбожников, происходили другие вещи.

Братья Болдыревы быстрым шагом шли в сторону церкви, стоящей на старом кладбище. Темные силуэты, выделяющиеся в сумерках неосвещенных улиц и убогих переулков, устремлялись в дальние районы, где стояла древняя церковь, уцелевшая в революционных битвах. Набожные протискивались в главный неф просторного святилища, другие спускались по каменным ступеням к нижнему храму, размещающемуся в подвалах церкви.

Рабочие с женами и детьми; крестьяне, которых праздник застал в столице; бездомные бедняки, нищенствующие старухи, интеллигенты в обветшалой одежде, почти босые, стояли тесной толпой. Радостные, умиленные, прояснившиеся лица; глаза, всматривающиеся в освещенные иконы, в блески, бегающие по бронзе и позолоте ворот, укрывающих алтарь; дрожащие губы, шепчущие слова молитвы; руки, творящие знак креста и сжимающие зажженные свечи. Над морем голов плыли небесные, ароматные струи ладана, а выше, под куполом, скрывался непроницаемый мрак.

Люди, собравшиеся в Божьем храме, забыли в этот час молитвы о суровой и мученической жизни. Они не чувствовали боли ран, причиненных немилосердной судьбой: улетало отчаяние, порой холодными пальцами хватающее за горло; развеялись печали и жалобы, которые были как ядовитая мгла; яснее становились расходящиеся, скрещивающиеся, опасные дороги; пропадала без следа трясина, по которой в течение нескольких лет двигались измученные люди, утопая и погибая; скрылись глубоко слезы, переполняющие сердца; мысль вырвалась из-под тяжелого кошмара смерти и нужды и бежала сияющей дорогой туда, где находилась извечная Правда, пишущая судьбы человечества и ведущая его к не охватываемой разумом живущих истин цели; где-то на дне души расцветала надежда, что это скверное, нищее существование является преходящим мгновением, последним и необходимым для исполнения предначертания и исполнения Слова. Тогда все приобретало смысл, цвет и Божеский Свет. Каждый из молящихся под этим темным куполом церкви чувствовал себя борцом за великое дело, одним из тех, которые высоко поднимают знамя спасения и утверждают окончательную победу.

Диакон, стоящий перед алтарем, читал звучным тенором:

– И в первый день после шабата (субботний отдых у евреев) Мария Магдалина пришла утром, когда было еще темно, к могиле и увидела камень, отодвинутый от могилы… Мария стояла у могилы снаружи, плача. Когда она таким образом плакала, наклонилась и взглянула в гроб. И увидела двух ангелов белых, сидящих, одного в голове, а другого у ног, где лежало тело Иисуса. Сказали они ей: «Невеста, почему плачешь?». Ответила им: «Потому что взяли Господа моего, и не знаю, куда Его положили». И это сказав, оглянулась назад и увидела Иисуса стоящего, но не знала, что это был Иисус. Сказал ей Иисус: «Невеста! Почему плачешь? Кого ищешь?». Она, полагая, что это был огородник, сказала ему: «Господин! Если же Его ты вынес, скажи мне, где же ты Его положил, а я Его возьму!». Сказал ей Иисус: «Мария!». Обернувшись, она воскликнула: «Раб-бони! (Учитель)». Иисус ей сказал: «Не обращайся ко мне на «ты», так как я еще не вошел к Отцу моему. Но иди к братьям моим, и скажи им: «Вступаю к Отцу моему и Отцу вашему, Богу моему и Богу вашему»28».

Диакон закончил высокой ликующей нотой.

Из алтаря вышел священник с крестом и пылающей свечой в руках.

Голосом, в котором дрожали слезы, воскликнул:

– Братья и сестры! Христос воскрес, аллилуйя! Осанна в вышних Богу!

Толпа пришла в движение, падая на колени, и ответила радостно:

– Воистину воскрес Господь! Аллилуйя! Аллилуйя!

Хор и молящиеся толпы набожных пели вызывающий волнение гимн:

Христос воскресСмертью своей победил смертьИ людям доброй волиЖизнь вечную на небесах дал.

Пение прекратилось. Молодой священник, благословивши собравшихся крестом и освященной водой, обратился к ним:

– Словами писания всеми известного Святого Апостола Иакова заклинаю вас, братья мои и сестры! Ибо говорит Апостол Господа Христоса, Спасителя и Учителя нашего: «И пусть всякий человек будет готов к слушанию, и ленивый к жестам и ленивый к гневу. Потому что гнев мужа не выполняет справедливости Божией. Поэтому, отложивши все же мерзость и обилие злости, примите в спокойствии слово, внедренное в вас, которое может спасти души ваши. И будьте творцами слова, а не только слушателями, обманывающими самих себя. Так как если кто является слушателем слова, а не творцом, тот подобен будет мужу, наблюдающему облик рождения своего в зеркале. Потому что оглядел себя, отошел и сразу забыл, каким был. Но кто бы усердно смотрел в закон абсолютной свободы и выдержал в нем, не будучи слушателем забывчивым, но творцом поступка, тот благословен будет в деле своем»29.

Умолк на минуту и, вытирая слезы, молвил тихо:

– Настигла нас тяжелая кара Божия, братья и сестры, но благословите ее, так как вот мы стали творцами Слова, а наши поступки превратились в Слово воплощенное. Ничто вас осилить не сможет, ни силы адские, ни несправедливости не достигнут ворот нашей души! Устремите сердца ваши к Небу, и вот спустится среди нас Учитель и благословит детей своих…

Сию минуту по храму прошел шум, и все взгляды помчались над головой стоящего перед открытыми воротами священника; глаза, освещенные блеском восторга, смотрели куда-то выше.

Удивленный поп обернулся и с тихим восклицанием упал на колени.

На самой верхней ступени алтаря стоял высокий худой человек и поднимал руку для благословения. Светлые мягкие волосы волнами спадали ему на плечи, борода стекала на вытертую сутану с простым железным крестом на груди, пламенные глаза обнимали толпу, бледная рука описывала в воздухе знак жертвы и победы Христовой.

– Епископ Никодим, заключенный и пытаемый большевиками в подвалах Соловецкого монастыря… вернулся! – бежал радостный шепот.

С алтаря раздавались тихие, проникновенные слова, полные горячей веры и непоколебимой силы:

– Мир вам!

С площади, где стояла толпа набожных, вдруг прорвался в храм исполненный ужаса женский голос:

– Солдаты приближаются! Спасайтесь!

Епископ Никодим звучным и сильным голосом, звучащим, как горячее веление, повторил:

– Мир вам!

Он сошел со ступеней алтаря, держа в руке железный крест, и двинулся сквозь толпу; за ним шли поп с диаконом и толпы верующих. Людской муравейник, напевая гимн Воскресения, выполз на крыльцо и на площадь.

Скопление народа шло плотной толпой. Тут же рядом с епископом шагали Петр и Григорий Болдыревы, сосредоточенные, взволнованные, не обращающие внимания ни на что. Ни о чем не думали. Кто-то другой, неизмеримо более сильный, сгреб в одну ладонь всю их волю, все порывы чувств. Рассудок сопротивлялся слабым голосом. Опасность… смерть! Однако они не слышали замечаний. Звучали они для них, как уличные отголоски, попадающие в храм. Слабые, жалкие, чужие, назойливые. Должны были идти – и шли. Превратились они в данный момент в крошечные атомы, вращающиеся под дуновением смерча, вырывающегося из бездонной пучины Вселенной. Не могли, не смели вырваться через границу вихря, должны были вместе с ним пройти неизвестной дорогой, выполнить таинственное дело.

Все мысли и чувства утонули в сознании необходимого общего движения, безымянного геройства, не требующей награды жертвы.

В конце улицы шли два военных отряда.

Шеренги развернулись и остановились. Раздались слова команды. Лязгнули винтовки, переброшенные в руку.

– Расходитесь, иначе будем стрелять! – шепелявя, крикнул офицер-латыш, командующий отрядом Красной Гвардии.

Сплоченная в одно целое, погруженная в молитву толпа не дрогнула, не поколебалась, не задержалась ни на минуту. Непоколебимой стеной двинулась прямо на латышей.

– Раз! Два! – крикнул офицер пронзительно.

Заскрежетали замки винтовок. Уже головы нагнулись к прикладам, уже офицер поднял саблю для сигнала, когда из шеренг второго отряда вырвался отчаянный крик:

– Товарищи! Защитим наших братьев от латышей! Мы здесь на своей земле, не эти чужаки!