Упражнения - Иэн Макьюэн

чувств, которые она не могла обуздать. Ты жертва, не я. Да перестань! Ты же была взрослая. У тебя был выбор. И ты выбрала остаться.

Она молчала, слегка кивая, обдумывая его слова, возможно, соглашаясь с ними. Но когда она продолжила, он вдруг подумал, что изложенная ею версия давних событий оказалась застывшей и непоколебимой. Словно она все эти годы хранила эту версию за семью печатями, ни с кем ею не делясь, и только сейчас выпустила наружу.

– Ты же сам сказал, что хочешь узнать мою точку зрения, мои чувства. О том я и толкую. О моих чувствах. Не твоих. Не твоих. Я жила на краю. Я считала, что мне нужна консультация психотерапевта, но в Ипсвиче тех лет ничего подобного не было. А я не могла представить себе, что смогу кому-то постороннему рассказать о своем навязчивом сексуальном влечении к маленькому мальчику. Я не смела употреблять слово «любовь». Оно казалось слишком смешным. И более того. Отвратным. И да, ты прав, это жестоко. Я не могла рассказать даже самой близкой подруге Анне, хотя она видела, что со мной что-то не то. Все это было чересчур душераздирающим, смехотворным. Уголовное преступление. Но ночами, оставаясь одна в том домишке, я снова и снова мысленно возвращалась к тем постыдным моментам, когда я ласкала и целовала тебя. Эти воспоминания возбуждали меня, Роланд. Но утром…

– Не называй меня по имени. Я не хочу, чтобы ты произносила мое имя.

– Извини. – И она взглянула на него, ожидая, что он еще скажет. Потом произнесла: – Медленно, очень медленно жизнь начала налаживаться. Бывали периоды, когда я снова впадала в депрессию, но в целом мне становилось лучше. Я выздоравливала. В Челмондистоне[152] я кое-кого встретила, у нас мог возникнуть роман, но ничего не вышло. Чем меньше я видела тебя, тем сильнее я становилась. Я знала, что скоро ты станешь юношей, совсем другим мальчиком. Ребенок, который стал моим наваждением, исчезнет навсегда – и я исцелюсь. А если нет, то я могу ждать, если надо, еще дольше, пока тебе не исполнится восемнадцать или двадцать, – а там посмотрим. Мне уже начала нравиться моя работа, меня приняли в учительской, я помогла Клэру поставить «Вольного стрелка», а потом эту ужасную оперу «Новое платье короля». Прошло два года, и все рухнуло, стоило мне увидеть тебя в окне. Ты въехал через садовую калитку, бросил велосипед на траве и пошел прямиком к моей двери. У тебя был такой вид, словно ты знал, чего хочешь. Конечно, физически ты возмужал, но мне было достаточно одного взгляда на тебя. Мои чувства не изменились. Я почувствовала, что тону… – Она помолчала. – Если бы только ты не пришел ко мне в тот день…

Его гнев не унимался:

– Ага, выходит, это моя вина, что я так внезапно появился? Перестаньте, мисс Корнелл. Прошу вас, не передергивайте со временем. И с подробностями. И с ответственностью. За три года до этого ты схватила мой член. Ты, учительница!

Ее снова передернуло.

– Это имело свои последствия, ты понимаешь? – воскликнул он. – Последствия!

Она тяжело опустилась на стул перед роялем.

– Поверь мне… Мистер Бейнс. Я принимаю это обвинение. Все до последнего слова. Я навредила тебе. Я это понимаю. Но я могу рассказать об этом, только как я это помню, как я помню свои чувства. И я знаю: это я несу ответственность, не ты, это я до такого докатилась. Ты прав. Мне не стоило говорить «если бы только ты не пришел в тот день». То, что я сделала, и вынудило тебя прийти. Я это понимаю.

Теперь ему не понравилось, с каким отчаянием в голосе она это произнесла. Она прилагала все усилия, лишь бы убедить его не раскрывать ее имя полиции. Было ли это слишком цинично? Он не знал. Возможно, никакие ее слова не могли бы стать для него сатисфакцией. И он сказал:

– Продолжай.

– Ты вошел. Даже в тот момент я говорила себе, что надо помочь тебе улучшить исполнительское мастерство. Вот как я старалась, шаг за шагом, убедить себя в том, во что сама не верила. Как будто в доме находился кто-то невидимый и наблюдал за мной, и мне приходилось соблюдать приличия. И мы сыграли дуэт Моцарта в четыре руки. Твоя игра меня потрясла. У тебя было фантастическое понимание музыки. Я с трудом держалась с тобой на одном уровне и все время думала только о том, что после того, как мы отыграем, я укажу тебе на дверь – и в то же время понимала, что не сделаю этого. Мы поднялись в спальню. Нет, ты прав. Я скажу еще раз. Я отвела тебя в спальню. А дальше… ну, ты все знаешь.

Откуда-то издалека донесся гомон игравших детей. И еле слышное урчание еще более далекого потока машин. Он взял пиджак с кресла и сел. Колено больше его не беспокоило.

– Продолжай, – сказал он.

– Это было начало, одно из многих начал. Прежде всего я должна это сказать. Ужасную правду. Всю оставшуюся жизнь я никогда больше не испытывала ничего…

– Я не хочу слышать про всю твою оставшуюся жизнь.

– Дай мне только сказать, что это было сильнее меня. Во мне пробудился инстинкт собственничества. Я понимала, что отвлекаю тебя от учебы, лишаю тебя друзей, спорта, всего. Но мне было все равно. Мне хотелось тебя увезти. Но в самом начале, один раз, я подумала, что смогу образумиться и порвать с тобой. Я не видела тебя несколько дней. Но я оказалась слишком слаба. Безнадежна. Без тебя, без… этого я была физически нездорова. У меня начало болеть все тело, болели кости. Я не могла встать с постели. – Тут она рассмеялась. – Тогда была модной песня. Ее пела Пегги Ли. «Лихорадка». И этот сонет, один из его лучших: «Увы, любовь моя, подобно лихорадке…»[153].

Роланду стало немного не по себе, когда он услышал незнакомую литературную цитату. Смахивало на Шекспира. И грубовато перебил:

– Давай-ка не уходить от темы.

– Итак, я тебя вернула, и у нас все продолжилось. Как ни удивительно, я все еще пыталась убедить себя все той же ложью или полуправдой – что, мол, я просто давала тебе еженедельные уроки игры на фортепьяно. И, сказать по правде, ты делал невероятные успехи. Ты играл гораздо лучше меня. Мы дали концерт в Норвиче. Время летело быстро, и я скоро поняла, что впереди нас ждет – меня ждет – невыносимая ситуация. Оторванный от занятий в школе, от выполнения заданий, от регулярных тестов и прочего, ты мог провалить экзамены, тебе не разрешат вернуться в школу, и я тебя больше никогда не увижу. Или даже если ты каким-то чудом сумеешь проскочить, начнешь заниматься в шестом классе и готовиться к поступлению в университет или куда-нибудь еще, ты станешь отдаляться от меня. И чем отчетливее становилась эта мысль, чем неизбежнее, тем больше я не находила себе места. И так продолжалось две недели летом шестьдесят пятого.

– Шестьдесят четвертого.

– Ты уверен? Ты провалил экзамены. Из-за меня. Но вмешался этот проныра Нил Клейтон, и тебе разрешили вернуться в школу. А я боялась твоего возвращения в школу. Я знала, что это будет началом конца. И я не могла позволить этому случиться. И настало новое начало, ужасное. Я заперла тебя в доме. А сама вела класс фортепьяно в летней школе в Олдбурге. Но я не могла сосредоточиться на работе. Эти добродушные пенсионеры пытались освежить в памяти уроки музыки, которые они бросили за полвека до того. Полные решимости сдать экзамены соответствующего уровня. Я их ненавидела. Все мои мысли были о тебе, о том, как ты ждал меня в коттедже.

А потом случилось худшее. Из меня вылезло худшее. Ты думал о первом дне семестра, мечтал о регби, вовсю занимался и снова стал видеться с друзьями. А у меня не было никакого намерения тебя отпускать. Я заперла твои книги в чемодане вместе с твоей школьной формой. Я находилась в очень странном состоянии. Если я могла быть счастлива, думала я, то и ты тоже будешь. Эгоистичная и жестокая позиция с любой точки зрения, кроме моей собственной. Я была одержима. Одной мыслью, одной мечтой. Чтобы ты всегда был рядом со мной. У меня возникали фантазии, не совсем безрассудные, что я смогу убедить тебя поступить в Королевский колледж. И что я приеду в Лондон с тобой. А через три года помогу