Норби (СИ) - Валентинов Андрей

– Сейчас начнется, сэр!

В голосе лейтенанта легкой тенью скользит обида. Гость должен восхищаться, спрашивать и переспрашивать, хмурить брови, чесать затылок. На этот счет мой гид наверняка получил самые подробные инструкции. Ну и пусть удивляется! Его бдительное командование наверняка решит, что залетный янки подцепил от удивления столбняк.

Взлетное поле опустело, отъехали заправщики, люки закрылись. Впереди гвоздь программы – старт. Я должен сообщить в Вашингтон, что «Поларис» действительно способен летать. Сообщу, но кое-что добавлю от себя…

Резкий звук сирены, рев проснувшихся двигателей. Монстр ожил. Сейчас.

Двигатель – не главное. Каким бы чудом ни был «Поларис», он всего один, и заменить его нечем. Порядок бьет класс. Геринг обязательно сообразит, как обойти воздушный заслон. Немцы придумают и построят новые самолеты, разработают тактику, обучат пилотов. И монстр станет бессилен, самолеты с крестами на фюзеляжах прорвутся в британское небо.

А мы будем строить свой «Поларис», но совсем-совсем другой. И не один, не два.

Ветер ударил в лицо. Огненные струи вырвались из сопел, обжигая беззащитную землю. Металл дрогнул и начал медленно подниматься над полем.

– Вот оно, сэр! – не выдержал лейтенант. – Потрясающе, правда?

Я кивнул. Да, впечатляет.

4

В больницах всегда особый запах и дух особый. Пусть это даже самая дорогая клиника, престижная, закрытая, куда посторонних не пускают. Все равно с каждым глотком воздуха приходится вдыхать чьи-то страдания, боль, смерть. В коридоре чисто, на подоконниках – тропические цветы, на плечах хрустящий свежестью белый халат, а за окном беззаботный июньский полдень. И все равно зябко, все равно скверно на душе.

Антек терпеливо ждал, ни о чем не думая и не вспоминая. Перед глазами – стена в свежей покраске, яркая ковровая дорожка и закрытая белая дверь. Мара там, за дверью. Обещали пустить, только не сказали, когда. «Attendez, monsieur!» Вот он и ждет. Клиника Жоффруа Сент-Илер, отделение интенсивной терапии, второй этаж.

В Париж он попал без особого труда, беженской справки вполне хватило. Французы глядели с уважением и сочувствием. «Vous venez de Pologne? Oh!»[63] Препятствием стали имя и фамилия, попробуй написать по-французски «Гжегож Бженческикевич»![64] Он и сам-то выговаривал с немалым трудом, каждый раз мысленно поминая посольского чиновника. Но до Парижа monsieur Brzhencheskikevich как-то добрался, показал таксисту бумажку с заранее написанным адресом, и даже сумел найти в регистратуре даму, понимающую немецкий. «Frau Xavier? Ja Ja!» С врачом пришлось объясняться жестами, но тот сообразил почти сразу – и поглядел странно. Однако не прогнал. Ждите, мсье!

Антек жалел об одном – не успел купить цветы. Но, может, так и лучше, цветы – это праздник, а еще – траур, если их четное число. Не стоит напоминать ни о том, ни о другом.

– Entrez, monsieur![65]

Вначале он не понял. Затем встал, зачем-то застегнул халат.

– Ты напрасно пришел, Антек-малыш. Я ждала – и очень боялась. Лучше бы ты запомнил меня другой.

Худая, обтянутая пергаментной кожей, рука коснулась его запястья. Бывший гимназист с трудом разомкнул губы:

– Я обещал.

Холодные сухие пальцы погладили его по руке.

– Помню. Ты упрямый и сильный. Почему мы не встретились на другой войне, когда я была настоящей?

«Ты и сейчас – настоящая», – хотел сказать Антек, но не смог. Открывая дверь палаты, он боялся увидеть старуху, но у той, что лежала на кровати, не было возраста, как нет его у полуразложившегося трупа, случайно найденного в траншее. Кости, обтянутые серой кожей, пустые глаза. Ведьмин взгляд погас, зрачки выцвели, потеряв цвет. Беспощадна ты, река Дунай!

Он ухватил губами мертвый больничный воздух и заставил себя забыть обо всем, как тогда, на падающем корабле. Мара жива, она здесь! Это и есть главное.

– Слушай! Я устрою так, что тебя вылечат, сделают операцию. Пусть это очень дорого, пусть хирурга придется везти даже из Штатов.

Мара улыбнулась белыми губами.

– Я не больна, Антек-малыш. Я сожгла всю свою жизнь – ту, что еще оставалась, за два года. Стала такой, какой ты меня видел. Это чудо, но страшное чудо, и я знала, на что иду. Клиника «Жёнес мажик». Обходи ее десятой дорогой!

Бывший гимназист кивнул.

– Знаю! Она принадлежит какому-то барону с двойной фамилией. Я его найду!

И о клинике, и о бароне вскользь упомянула Неле-начальница, комментируя записи в больничной карте. И десятую дорогу тоже вспомнила, добавив что-то про графа Калиостро.

– Не вздумай! – Мара, с трудом привстав, попыталась поймать взглядом взгляд. – Это Структура, они охотятся за тем, что оставила у нас Клеменция, а ты был на объекте «Плутон-1». Я работала не на них, а на французское правительство, поэтому мне и позволили спокойно умирать. Тебя не пощадят, Антек-малыш, если узнают. А они узнают, у них есть агент в польском Генеральном штабе. Ты сам должен лечиться, тебе, а не мне нужна операция, не тяни с этим. Помнишь, мы обследовали тебя на объекте?..

Голова коснулась подушки, закрылись веки, еле заметно дрогнули пальцы. Прошла минута, другая. Антек уже решил звать на помощь, но Мара внезапно открыла глаза. На миг они стали такими как прежде, зелеными, яркими.

– Уходи, Антек-малыш. Уходи – и прощай. У нас с тобой ничего так и не случилось, но это хорошо, тебе будет не так больно. И еще.

Помолчала несколько секунд, затем резко вдохнула.

– Я верю в Бога, Антек, но это не скажу даже на исповеди, только тебе. Я молилась каждый день и просила. Не так важно что, главное, меня, кажется, услышали. Поэтому прощай, но, может быть, не навсегда. Ты же не против?

– Не против, – твердо ответил он. – Мы обязательно увидимся, Иволга!

Хотел добавить, что терять надежду нельзя, и с бароном он обязательно разберется, но Мара уже закрыла глаза.

По улице тек людской поток, слышалась непонятная французская речь, все вокруг казалось чужим и враждебным. Он снова один, маленькая точка в бесконечном просторе. В черном космосе, среди ледяных звезд, легче. Сейчас подует ветер и унесет его прочь, прямо в воды реки, готовой захлестнуть с головой.

Антек поглядел в синее летнее небо, и заставил себя думать о другом. Не надо бояться ветра, он сам – ветер, а у ветра много дорог, его не поймать, не запереть в камере. Он обещал Маре – и он сделает. Барон? Подумаешь, барон, не опасней же он майора Орловского! Надо побольше узнать, все обдумать, все взвесить. Как узнать? Где? Шпионская наука непроста, но и ее постигнуть можно.

Антек подошел к скучавшему возле тротуара такси, открыл дверцу:

– Ambassade de la RёpuЫique Polonaise, s'il vous plait.[66]

5

Когда я открыл номер, Люсин обворожительно улыбнулась и щелкнула меня по лацкану пиджака.

– А вы умеете быть очень любезны, мсье Корд!

Я улыбнулся в ответ. Умею, работа такая.

– Ловко же вы меня сюда заманили!

Сегодня мы говорим по-французски. И одета она совсем иначе – платье-коктейль, и побрякушки с камнями в тон. Наверняка взяты напрокат, но выглядят неплохо, как и сама Лулу. А еще еле заметный запах амбры, особенно если наклониться к самой ее коже.

– Не спешите, не спешите, мсье Корд! Давайте что – нибудь закажем, покрепче, в американском духе.

Мы встретились в баре, но пробыли там недолго. Когда тебе намекают, к тому же очень настойчиво.

В номере трупа не было. Убедившись в этом, я подвел гостью к креслу и кивнул на недопитую бутылку шотландского виски.

– Такое подойдет?

– О, да! Наливайте, наливайте!..