Рождественские истории - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот эта жена предала твое доверие?
Не раз, не два и не три за эту долгую, полную раздумий ночь они показывали ее помраченному возчику: вот она сидит на своем любимом месте, склонив голову, закрыв лицо руками, волосы упали на лицо. Такой он видел ее в последний раз. Такой ее увидели феи. И собрались вокруг нее, и утешали, и целовали, и гладили, изливая на нее свои сочувствие и любовь, — а о нем словно забыли.
Ночь истаяла. Ушла с небосклона луна, побледнели звезды. Взошло солнце; начинался холодный день. Возчик все еще сидел в кресле у камина, погруженный в раздумья. Он так и просидел здесь всю ночь, спрятав лицо в ладони. И всю ночь верный Сверчок пел для него за очагом свою песенку. Цвирк-цвирк-цви-ирк! И всю ночь несчастный обманутый муж слушал его голос. Всю ночь провели рядом с ним феи. И всю ночь он видел ее дивный образ: милый и непорочный, — и иногда его закрывала темная тень.
Джон Пирибингл проснулся, когда рассвет давно уже наступил, умылся и оделся. Он не мог приняться за привычные радостные дела — не было настроения, — однако больше всего тяготило его другое. На сегодня была назначена свадьба Тэклтона, и возчик заранее нашел себе замену. Их с Крохой ждали в церкви. Впрочем, этим планам так и так не суждено было осуществиться: ведь сегодня наступала и годовщина их собственной свадьбы. Ах! Каким неожиданным стало такое завершение такого года!
Возчик полагал, что Тэклтон заявится с утра пораньше; так и вышло. Джон еще топтался в неуверенности перед дверями, когда увидел пролетку негоцианта, показавшуюся на дороге. Пролетка подъехала, и возчик заметил, что Тэклтон принарядился к свадьбе и даже голову своей кобылы украсил цветами и лентами.
Сказать по правде, кобыла напоминала жениха больше, нежели Тэклтон, прищуренный взгляд которого сегодня был как-то особенно неприятно выразителен. Впрочем, возчик почти не обратил на это внимания. Его мысли занимало другое.
— Джон Пирибингл! — воззвал Тэклтон с некоторой долей сострадания. — Мой добрый друг, как ты чувствуешь себя нынче утром?
Возчик покачал головой.
— Неважная вышла ночь, слишком много всего крутилось в голове. Однако сейчас этому конец! Уделите ли вы мне полчаса для личной беседы?
Тэклтон выбрался из пролетки.
— Я специально для этого и приехал. Не обращайте внимания на лошадь; если вы зададите ей корма, она спокойно постоит и с вожжами.
Возчик принес из конюшни сена, и они направились к дому.
— Венчание не раньше полудня, верно?
— Верно, — ответил Тэклтон. — Еще масса времени, масса времени.
Когда они вошли в дом, Тилли Слоубой колотила в дверь Чужака. Покрасневший глаз (а Тилли всю ночь плакала, потому что плакала ее госпожа) прикипел к замочной скважине. Тилли выглядела напуганной и стучала изо всех сил.
— С вашего позволения, не могу достучаться, — сказала она обернувшись. — Надеюсь, никто не скончался и не помер, с вашего позволения!
Это человеколюбивое пожелание Тилли подчеркнула еще несколькими ударами и пинками в дверь, — опять безрезультатно.
— Я попробую? — спросил Тэклтон. — Это любопытно.
Возчик только махнул рукой.
К облегчению Тилли, дверью теперь занялся Тэклтон: он тоже стучал и пинал и тоже не получил ни малейшего отклика. В конце концов он дернул ручку; она неожиданно легко повернулась; негоциант заглянул в комнату, потом засунул голову, потом вошел — и быстро выскочил.
— Джон Пирибингл, — тихо спросил он возчика на ухо, — надеюсь, ночью не произошло ничего… ничего опрометчивого?
Тот быстро повернулся к нему.
— Его там нет, — объявил Тэклтон. — И окошко распахнуто, а оно почти на уровне сада. Никаких следов не видно; однако боюсь, тут могла быть некая… некая потасовка. А?
Тэклтон прищурился и смотрел выразительно и жестко. Смотрел так, словно намеревался выжать из собеседника правду.
— Не тревожьтесь, — ответил возчик. — Он вошел в эту комнату вчера вечером, и никакого ущерба — ни словом, ни делом — я ему не нанес. И никто с тех пор сюда не входил. Он ушел по собственной воле. Я бы с радостью покинул этот кров и побирался по домам в поисках пропитания, если бы мог изменить прошлое так, чтобы его никогда здесь не бывало. Однако он пришел — этого не изменить — и потом ушел. Мне и этого довольно.
Тэклтон потянул к себе стул.
— Вот так? Ну, я думаю, он отделался довольно легко.
Ухмылка сошла с лица возчика. Он тоже сел, прикрыл лицо ладонью и некоторое время молчал.
— Вы показали мне вчера вечером, — сказал он наконец, — как моя жена… как моя любимая жена… тайком…
— …нежно, — с готовностью подсказал Тэклтон.
— …помогала этому человеку в его притворстве, как она ускользнула из дома, чтобы встретиться с ним наедине. Я думаю, нет сцены, которую я наблюдал бы с большей мукой. Я думаю, нет человека в мире, который был бы мне более отвратителен.
— А я всегда подозревал нечто подобное, — заметил Тэклтон. — И знаю, что здесь меня за это не любят.
Возчик ничего на это не возразил и продолжил:
— Однако, поскольку вы показали мне и сами стали свидетелем… поскольку вы и сами увидели мою жену, мою любимую жену, — постепенно голос Джона креп и взгляд твердел, — в таком компрометирующем положении, то будет справедливо и правильно взглянуть на происшедшее и моими глазами, с моей точки зрения. Я принял окончательное решение. — Возчик внимательно посмотрел на собеседника. — И ничто не в силах его изменить.
Тэклтон согласно пробормотал, что да, дело требует всестороннего рассмотрения, хотя было видно: поведение Джона Пирибингла сразило его наповал. В простом и неотесанном возчике проявилось нечто, самому негоцианту незнакомое: великодушная честная душа, быть может?
Возчик тем временем продолжил:
— Я грубый человек, мужлан, и хвастаться мне особо нечем. Я не так чтобы умен, вы и сами знаете, и уже не молод. Кроха росла на моих глазах: ребенком в отчем доме, потом юной девушкой, потом невестой. Она присутствует в моей жизни уже долгие годы, и я знаю, какое она сокровище. Много есть мужчин, сравнения с которыми мне не выдержать, — однако ни один из них никогда не любил мою маленькую Мэри, как люблю ее я!
Он помолчал, а потом с силой продолжил:
— Мне часто приходило в голову: может, я и недостаточно для нее хорош, однако все же способен
