Лавр Корнилов - Александр Ушаков

На следующий день Украинцев был в Быхове. После короткого ожидания его провели к Корнилову. Он внимательно расспросил гостя о том, что тот видел в Петрограде и Ставке. Украинцев, в свою очередь, задал вопрос о том, когда арестованные генералы собираются покинуть тюрьму и куда направятся после этого. Корнилов ответил, что, когда настанет пора, он с текинцами уйдет на Дон. Украинцев вспоминал, что отнесся тогда к этому весьма скептически, но его поразила убежденность Корнилова. «Я чувствовал, что решение в такой мере созрело в душе его, что не он им, а оно им владеет. И было оно настолько высокого морального порядка, что внушило мне впервые безоговорочное почтение к этому удивительному человеку с удивительной судьбой»{462}.

Корнилов отдал приказ текинцам готовиться к походу, назначив выступление на один из ближайших дней. Узнав об этом, другие арестованные генералы делегировали Деникина для переговоров с Корниловым. Между ними состоялась следующая беседа:

— Лавр Георгиевич! Вы знаете наш взгляд, что без край ней необходимости нам уходить отсюда нельзя. Вы решили иначе. Ваше приказание мы исполним беспрекословно, но просим предупредить по крайней мере дня за два.

— Хорошо, Антон Иванович, повременим…{463}Позиция Деникина и других генералов объяснялась тем, что в те дни еще сохранялась надежда на возможность превращения Могилева в центр сопротивления большевикам. «Положение Ставки в стратегическом смысле казалось вполне надежным, — вспоминал В.Б. Станкевич. — Лежащий в стороне от больших путей к фронту спокойный Могилев представлял собой как бы островок среди взволнованного народного моря. Подобраться к нему казалось затруднительным»{464}. По распоряжению Духонина в Могилев с фронта были вызваны ударные батальоны, составившие группу общей численностью примерно две тысячи человек. Кроме того, в городе находились Георгиевский батальон и несколько эскадронов Текинского конного полка, неподалеку стоял Польский корпус Довбор-Мусницкого, а подступы со стороны Орши прикрывали четыре полка 1-й Финляндской дивизии.

Но шли дни, и положение становилось все более и более тревожным. Поступила информация о том, что Крыленко с отрядом балтийских матросов уже занял Оршу, при этом Финляндская дивизия не оказала никакого сопротивления. О своем нейтралитете объявили поляки, брожение началось среди георгиевцев. В самом Могилеве местный Совет перешел на сторону большевиков.

Верховный комиссар Станкевич через своих сотоварищей по партии народных социалистов начал переговоры с Украинской радой о возможности переезда Ставки в Киев. Украинские власти, не желая конфликтовать с большевиками, согласия на это не дали. Тем не менее 18 декабря была предпринята попытка вывезти из Могилева часть штабных учреждений. Как только об этом стало известно, у резиденции главковерха собралась агрессивно настроенная толпа солдат. После этого Духонин, не желавший провоцировать столкновения, приказал все приготовления к переезду прекратить.

В Быхове с понятным волнением следили за происходящим. Утром 18 ноября комендант быховской тюрьмы подполковник Эргард получил телеграмму, предписывавшую в тот же день отправить арестованных специальным поездом на Дон в сопровождении эскадрона текинцев и полуроты георгиевцев. Эшелон должен был быть подан к шести часам вечера. Однако в указанное время поезд так и не подошел. Примерно через два часа из Могилева на специальном паровозе прибыл начальник оперативного отдела Ставки полковник П.А. Кусонский, сообщивший, что все прежние распоряжения отменяются.

Корнилов был крайне раздражен этим. Он вызвал к себе коменданта тюрьмы и сказал ему, что на следующий день намеревается покинуть Быхов. Командиру Текинского полка было приказано готовиться к выступлению в поход. Тогда же Корнилов написал Духонину письмо, с которым в Могилев был отправлен Хан Хаджиев.

Духонин все еще продолжал колебаться, хотя счет времени шел уже не на дни, а на часы. Подробности того, что происходило в это время в Ставке, мы знаем в изложении В.Б. Станкевича. 19 ноября в пять утра он был разбужен телефонным звонком. Духонин срочно просил его прийти к нему и обсудить только что полученные известия. Станкевич попытался перенести встречу на более позднее время, но его собеседник настоял на своем. Станкевич вспоминал: «Духонин был измученный и бледный. На столе лежала кучка телеграмм. Из 35-го корпуса сообщалось, что в нем разруха и о каком-либо сопротивлении большевикам не может быть и речи. Далее было известие, что большевистский эшелон стоит в Орше и утром предполагает двинуться дальше на Могилев. Далее была телеграмма от начальника 1-й Финляндской дивизии о том, что дивизия решила быть “нейтральной” и не препятствовать большевикам на пути»{465}.

Духонин сообщил о том, что командиры ударников предупредили его о намерении покинуть Могилев. В свою очередь, Станкевич рассказал, что у него накануне был командир Текинского полка и просил не рассчитывать на его помощь. «Вывод, однако, был ясен, — вспоминал Станкевич, — ни одного солдата для защиты Ставки!»{466} Он предложил Духонину немедленно уехать из города, но тот возразил, что даже солдаты, обслуживающие гараж, отказываются выполнять его распоряжения. Однако у Станкевича был готов запасной вариант. Он заранее узнал, что в городе находится еще один гараж, принадлежавший эвакуированному Варшавскому округу путей сообщения. Станкевич отправился договариваться об автомобиле. Одновременно он из соображений безопасности предложил Духонину перебраться из помещения Ставки в гостиницу.

Станкевич вернулся примерно через два часа и застал в гостиничном номере разговор Духонина с генералом Дитерихсом. Тот убеждал Духонина в том, что его отъезд будет воспринят как бегство. В конечном счете Духонин, и без того измученный колебаниями, решил остаться. Станкевич вспоминал: «Мы сердечно простились. Духонин натянул непромокаемую накидку, прикрывавшую его генеральские погоны, и вернулся в Ставку»{467}.

В то время когда Станкевич бегал по городу в поисках автомобиля, у Духонина состоялась еще одна важная встреча. Около шести утра с ним виделся Хан Хаджиев, приехавший из Быхова со срочным письмом от Корнилова. Духонин прочел письмо и тут же написал ответ. Запечатанный конверт он вручил Хаджиеву со словами: «Передайте, Хан, верховному мой искренний привет и пожелание ему счастливого пути. Торопитесь!»{468} Сама эта реплика раскрывает нам содержание письма. Несомненно, это было распоряжение об освобождении арестованных.