Египтолог - Артур Филлипс

«Мне — нет, дорогая Матильда».

«Ясно. Боюсь, вам придется смириться», — отвечает он едко (ты был бы в восторге).

«Серьезно? — говорю я, — Думаешь, ты до меня дотянешься?»

На это привязчивая бестия со спокойной улыбкой выдала мне адрес описанного мною выше заведения. Увидев мою реакцию, он добавил, что его уже давно не повышали по службе, несмотря на то что он храбро и самозабвенно помогает союзнической контрразведке. Далее, прочистив горло и на короткое мгновение смутившись, что с этой потрясающе самоуверенной свиньей случается крайне редко, он потребовал — приготовься как следует, Бев! — чтобы наши уроки вышли за пределы палатки, чтобы я повел его осматривать памятники in situ, представил его археологам как своего коллегу из Оксфорда, недавнего выпускника, и порекомендовал им после войны взять его на работу. Бев, что творится? Боюсь, я ответил, что никогда этого не сделаю. «А если и сделаю, мне никто не поверит, понял, нелепое отродье каторжанина?»

«Ясно». Только что он был само спокойствие, самонадеянно и требовательно улыбался — и тут вдруг сделал точно такое лицо, какое бывает у иных лондонских парней, когда объясняешь им, что если вчера мы и провели милый вечерок, это не значит, что теперь мы будем вечно жить вместе. Это сигнал опасности — мне ли не знать? Потому я извинился зато, что вышел из себя, пробормотал, что, мол, так и так, расстроен из-за бедняги Трилипуша, от которого все еще нет вестей, черт дери придурковатых турков. Я не хотел тебя обидеть, сказал я, дай мне несколько дней, я погорюю — и приду в себя. «Разумеется, — сказал он, и глаза его опять загорелись, — Мы тяжко трудились. Вы потеряли товарища. Каждому нужно иногда спускать пар. Встретимся через пару дней. Я не хотел на вас давить. Я тут просто подумал… пора бы нам задуматься о нашем партнерстве». Да, Бев, я знаю, ты придерешься к точности изложения, скажешь, что важна каждая деталь, но он сказал именно то, что сказал; все наши встречи я описываю аккуратно и без преувеличений. «Вы подготовили меня к тому, чтобы мы стали партнерами, а после войны можно будет подумать о том, чтобы работать одной командой». Вот так. Настроение у него поднялось, и он ускакал.

А теперь, Бев, если ты читал внимательно, я готов выслушать твой хладнокровный совет.

Х.М.

===.

11 ноября 1918 г.

Бев, Бев, Бев!

Сегодня прекрасный день, честное слово. Ты наверняка уже обо всем знаешь. Будущее снова с нами! Демобилизация займет немного времени, но, надеюсь, лето не наступит — а я уже вернусь домой. А потом — учиться, а потом — обратно в любезный моему сердцу Египет, где я уже в более благоприятных обстоятельствах погрязну в приличествующих джентльмену занятиях, как то: осквернение гробниц и эксгумация трупов. Но где же, спрашиваю я себя денно и нощно, где же будет мой Бев?

Что до моей небольшой проблемы, кажется, мне удалось найти элегантное решение. Твой совет был хитро сформулирован, но верно понят: «Когда закончится война, все станет на свои места. Будь терпелив и постарайся хотя бы притвориться, что ты к мальчику добр». Доверься Беву, он видит самую суть вещей!

Вчера, проводя урок в состоянии не слишком притворного возбуждения, я сказал, что хочу показать ему одну сногсшибательную вещицу. Я взял с него клятву, что он будет молчать, и он ее дал по-австралийски искренне, чуть не со слезами на глазах. Тогда я разрешил ему глянуть на папирус, о котором ты так и не рассказал Векслеру; этот документ я, как ты помнишь, нашел на базаре, но ему было сказано, что я выкопал папирус еще до нашей счастливой встречи и с тех пор хранил у себя в предвкушении мира, чтобы увезти с собой в Англию и там подвергнуть разбору. К его (и моей как учителя) чести, светлая каторжная голова сработала на славу: он внимательно прочитал папирус и немедленно пришел к тем же выводам, что и я. «Это оно? То, о чем я думаю?» — спросил он восторженно. «Вне всяких сомнений», — заявил я, хотя истина не столь безоблачна: документ вполне может быть подделкой, и даже если он подлинный, вряд ли стоит делать по нему вывод, что… Не важно, тебе, понятно, все равно, да и история моя вращается вокруг 1918 года от P. X. Так или иначе, в остальном логика моей интриги была непогрешима. «Где вы это нашли?» Он истекал слюной. Я сказал ему, что мы со старым добрым Трилипушем (разумеется) наткнулись на папирус в одну из экспедиций в начале 1915 года, как раз перед тем, как старина Ральф отправился в Турцию, чтобы встретить там свой конец. Будучи во хмелю воображения, я сказал, что мы выкопали папирус под вражеским огнем. «Вы потом бывали на том участке? — спросил он, задыхаясь от возбуждения. — Там же может быть… А вдруг, вдруг там рядом — гробница, где он захоронен?»

«Дорогой мой мальчик, полагаю, так и есть. Абсолютно уверен, что под землей нас ждет гробница, думаю, я даже знаю, где именно. Послушай, ты в курсе, что война почти закончилась?»

«Честно? Кто вам сказал?» — спросил мой безупречно скудоумный мучитель за двадцать четыре часа до того, как было подписано перемирие.

«Ради бога, выслушай меня. Мне нужно поехать в Оксфорд и закончить обучение, только после этого я смогу вернуться и организовать полномасштабные раскопки. Но прежде чем отправиться домой, мы с тобой могли бы провести предварительную экспедицию. Основательных раскопок, правда, не получится, зато у нас будет опыт полевой работы».

Честное слово, Бев, я думал, он расплачется. Он сжал меня в объятиях. Мальчик, которому на Рождество подарили красивый игрушечный поезд. Меня так и подмывало обнять его более по-мужски, однако испортить столь милую сценку я не решился.

«Отправка домой? — сказал он, внезапно обеспокоившись. — Они могут заставить меня поехать домой? Разве нельзя остаться тут?» Очевидно, Австралия привлекала его так же, как меня и тебя. Все-таки мое попечительство не прошло для него бесследно.

Ну вот, теперь ты понял, Бев, как твой удивительно здравый совет воплощается в жизнь? Завтра мы с ним покинем лагерь на четыре дня. Я показал ему уже оформленные документы, и он уставился на своего дорогого папочку с детским восхищением. Завтра мы с ним отправляемся на юг, в археологическое сердце этой безумной и прекрасной страны. Картер и Карнарвон раскапывают в Долине царей что-то страшно любопытное, и я полагаю, что знакомство с этими парнями моей карьере совсем не повредит. Моя сиротка извелась, так хочет с ними встретиться, но этого, как ни печально, не случится.

Ибо далеко отсюда, среди утесов и холмов, вдали от всех и вся, в колдовских сумерках пустыни все сложное происходит очень просто, как ты и предсказывал; и я, освободившись от занозы в сознании, вернусь к нормальному бытию.

Ты с головой ушел в лондонскую жизнь, а, Бев? Я был счастлив получить известие о твоей квартире и, разумеется, жду не дождусь момента, когда смогу на нее взглянуть. Надеюсь, ты не найдешь слишком уж удобную квартиру — и постоянную к тому же. Сделай мне одолжение, очень тебя прошу, подумай хорошенько: ты же знаешь, я должен быть в Оксфорде, а потом я вернусь сюда, а потом поеду обратно: учить, копать, писать, учить, копать, писать. Разве тебя совсем не влечет такая жизнь? Половину времени будешь обитать в студенческой комнате на Лонгуолл-стрит, половину — в палатке в Египте, стране развитой и терпимой. Разве при такой нашей жизни любимые друзья не должны быть всегда рядом?

Я напишу тебе снова 16-го — свободный и воспаривший.

Твой в вечности,

X.

===.

Воскресенье, 31 декабря 1922 года (продолжение)

В девятой и последней камере гробницы нет ни текстов, ни иллюстраций, но это не должно нас удивлять. Ибо теперь все ясно. Уповать на более исчерпывающее объяснение — значит требовать слишком многого.

===.

Он подготовил себе склеп и в силу необходимости поместил отданные телом Владыки органы в простые глиняные горшки, которые расставил по углам собственной камеры. Он не был скульптором: на крышке всякого горшка он начертал имя соответствующего бога и попытался изобразить непростые контуры павиана, сокола, шакала, человека. Закончив переписывать свои «Назидания», он, дабы имя его не было забыто, выбежал наружу, закопал одну копию в цилиндрическом сосуде (отрывок «С», найден в 1915 году), другую завернул в кусок материи и зарыл в нескольких ярдах от первой (отрывок «А», 1856 год). Третью, на известняковой плите (отрывок «В», 1898 год), должен был доставить в далекие земли некий гонец, однако тот освободился от ноши почти сразу. Оригинальный и полный текст «Назиданий» он поместил в великолепный сундук во Второй Предкамере в качестве дополнительного залога бессмертия, ибо всякий писатель достоин послежизни длиной в миллион лет.

А потом, собравшись с силами, он повернулся к мигавшему факелу и в последний раз обошел помещения, где будет ожидать допуска к бессмертию.