Даниэль Штайн, переводчик - Людмила Улицкая

Эва, ты знаешь, он с ними возился со всеми — и с взрослыми, и с детьми, как добрый дедушка, и я подумал, что он хорошо-таки делает своё дело. Нам, евреям, это в сущности не нужно, но для других людей иметь такого хорошего учителя и руководителя, и советчика — очень хорошо. И мне тогда пришло в голову, что наш Даниэль — Божий человек. Никому плохого не сделал, только хорошее, ни о ком не сказал плохого слова, и ничего ему не нужно было для себя. Вообще ничего. Если бы все христиане были такие, как он, евреи бы к ним очень хорошо относились. Эва, я так жалею, что я ему ничего этого не сказал. Я его больше живым не видел.

Ну что ты ревёшь, девочка моя? Конечно, мог бы ещё жить и жить.

14. 1995 г., Хеврон. Полицейский участок

Допрос Деборы Шимес после самоубийства Биньомина

— Я понимаю твоё горе, но прошу тебя перестать кричать. Это формальность, но протокол необходимо заполнить. Что ты думаешь, мне очень приятно тебя допрашивать? Пожалуйста, не кричи, а то родишь.

— Не твоя забота.

— Хорошо, хорошо. Правда, не моя забота. Скажи, кто обнаружил Биньомина на чердаке?

— Сарра, наша дочь.

— Когда?

— Сегодня утром.

— В котором часу?

— В половине седьмого. Я сварила кофе и попросила Сарру отнести Биньомину чашку.

— Пожалуйста, не кричи. Очень прошу тебя. Мы сейчас закончим. Это очень быстро. Рассказывай подробней.

— Сарра вошла в его комнату. Дверь была открыта, а обычно он запирался. Его не было. Она оставила на столе чашку и пошла на чердак, потому что он иногда там сидел.

— Ну?

— Она пришла и сказала, что у Биньомина ноги холодные.

— Воды возьми. Вот.

— Я не поняла. Прошло минут десять, прежде чем она сказала, что его надо снять, потому что он висит и ничего не отвечает. В это время вошёл Гершон, он был во дворе, и он побежал наверх. Биньомин был мёртв. Он сделал это ночью. Уже было поздно.

— Дебора, мы знаем, что мальчик был болен. Скажи, он с тобой или с отцом ссорился?

— Да. Он хотел уехать, а отец его не отпускал.

— Он хотел съехать из дома?

— Нет. Он хотел уехать в Россию к бабушке. Мы собирались его отправить в Америку к моим родителям и братьям, а он хотел в Россию. Отец его не пускал. Из-за этого и поссорились.

— Когда произошла ссора?

— Она всё время стояла в воздухе.

— Отец его бил?

— Оставь меня в покое…

— Дебора! Тебе плохо? Врача позвать?

— Да. Позвать. Позвать. У меня схватки начались…

15. 1995 г., Хеврон. Полицейский участок

Запись допроса Гершона Шимеса после самоубийства Биньомина

— Я понимаю твоё горе, но это формальность, протокол надо заполнить.

— Спрашивай.

— Кто обнаружил Биньомина на чердаке?

— Дочь Сарра.

— Дальше.

— Я был во дворе, вошёл в дом, она сказала, что Биньомина надо снять, потому что он сам не хочет. Я побежал на чердак. Он повесился в единственном месте, где это было возможно, прицепил верёвку к стропилам…

— Почему ты снял его? Он был мёртв, и правило такое, что надо вызывать полицию.

— В этот момент я не думал о полицейских правилах.

— Здесь лежат вещи — шорты, серебряная цепочка с брелоком в виде буквы «шин» и шерстяные чётки. Это его вещи?

— Да.

— Почему у него в руках были чётки?

— И я хотел бы это знать. Это меня больше всего занимает. В апреле, после первой попытки самоубийства, он сбежал из больницы и скрывался месяца два, пока его не поймала полиция. Он не говорил, где он был. Я думаю, что это была какая-то христианская секта, и они его держали насильственно.

— Почему ты так думаешь? У тебя есть какая-то информация?

— Нет. Он ничего не говорил. Но теперь я все узнаю. Он был бы жив, если бы не их вмешательство.

— Ты в этом уверен?

— Уверен. И этим должна была заниматься полиция, а не я.

— А вы делали заявление в полицию?

— Всё это время меня продержали в тюрьме без предъявления обвинения. Я был лишён возможности сделать заявление.

— Ну, это я знаю. Ты проходил по делу Баруха Гольдштейна.

— Да. Меня держали без всяких оснований.

— Сейчас у нас другая проблема. Ты ссорился с сыном?

— Да. Только я не считаю его сумасшедшим. То есть сумасшедшим, но не в том смысле.

— Медицинские проблемы меня не касаются. Ты ссорился с ним незадолго до самоубийства?

— Да. Мы крепко поссорились, но он добился своего — я разрешил ему поехать в Россию к бабушке. Мне нечего скрывать — перед этим я влепил ему оплеуху.

— У него свежая ссадина на губе. Следствие оплеухи?

— Думаю, да. Мне нечего скрывать. Он мой сын, и это наши отношения, и они никого не касаются.

— Не касались, Гершон. Теперь ты должен подписать протокол. Сам должен понимать, что в подобном случае полиция должна исключить возможность убийства.

— Что? Как ты смеешь это говорить мне, отцу? Ты что, подозреваешь меня в убийстве собственного сына? Да я…

— Стой. Не лезь с кулаками. Я не считаю тебя убийцей. И об этом я напишу куда следует.

— Сволочи легавые! (Дальше текст непечатный). Вы всюду одинаковые!.. (текст непечатный). Вы бы лучше искали тех, кто держал мальчика в плену, кто вбил ему в голову этот протест к родителям! Ваша (текст непечатный)… полиция думает только о том, чтобы арабов не обидеть! О своих вы не думаете, своих граждан вы не защищаете! Задницы свои бережёте! Лучше бы искали тех уродов, которые моему парню голову заморочили! Здесь вас нет! Да пошли вы!.. (текст непечатный). Я сам найду! Я сам отомщу!.. твоё правительство… твой Рабин…

(Последний фрагмент произнесён по-русски. Перевёл В.Цыпкин)

16. Ноябрь, 1995 г., Хайфа

Из письма Хильды к матери

Дорогая мама! Ты, конечно, уже слышала, что убили Ицхака Рабина. Все говорят только об этом — и газеты, и телевидение, и люди в магазинах, и даже прихожане в церкви. Даниэль тоже очень взволнован. Он всегда был убеждён, что только общее еврейско-арабское государство имело реальный шанс на существование, а создание двух независимых государств невозможно, потому что границы проходят не по земле, а в глубине человеческого сознания. И если сознание исцелить, то это и даст возможность выживания. Я на эту всю ситуацию смотрю со стороны. Вернее, со своей стороны: я не еврейка и не палестинка. Как бы ни любила я Израиль, в сердце моем огромное сочувствие к арабам, обычным мирным жителям, положение которых делается год от году все более тяжёлым. Я ведь здесь живу как вольнонаемник — в любой момент могу вернуться в Германию, делать то же самое, что я делаю здесь: ухаживать за больными стариками, работать с неблагополучными детьми, распределять благотворительную помощь.

Не помню, говорила ли я тебе о том, что здешние психиатры ввели новый термин — «Иерусалимский синдром». Это безумие на религиозной почве. После истории с Барухом Гольдштейном вся страна в остром приступе болезни: правые и поселенцы страшно ополчились против левых. Одни жаждут мира любой ценой, другие с такой же страстью жаждут победы над врагами.

Обстановка страшно накалённая и нервная.

Я собираюсь в отпуск, и мы с Даниэлем прикинули, что я поеду в Германию недели на две в начале декабря, чтобы вернуться домой к Рождеству. Ну, за несколько дней, чтобы успеть подготовиться к празднику. Я тебе позвоню, как только определится дата моего отъезда…

17. 1 декабря 1995 г., Иерусалим

Из газеты «Хадашот Га-Эрев»

Как сообщили газеты, за четыре месяца до убийства Ицхака Рабина, 22 июня 1995 года, на древнем кладбище Рош Пина в Галилее состоялась древняя церемония смертельного проклятия «пульсе де-нура». Двадцать крайне правых активистов — все бородатые мужчины старше 40 лет, не разведённые и не вдовцы, — под руководством раввина помолились о том, чтобы «ангелы разрушения» убили «грешника Ицхака Рабина».

Ритуальное проклятие было прочитано у могилы Шломо Бен Йосефа, члена ультра-националистического движения «Бейтар». Бен Йосеф был повешен в 1938 году в Палестине за попытку уничтожить арабский автобус.

Сведения об этой церемонии проникли в газеты ещё до убийства, но только после трагического события они приобрели общественный интерес.

Наш корреспондент встретился с некоторыми людьми, которые более информированы об этом событии, чем большинство наших читателей. Удалось задать несколько вопросов раввину Меиру Даяну, который проводил эту церемонию. Он сообщил, что «пульсе де-нура», так называемое «проклятие коэнов», накладывается в исключительных случаях на лиц, которые представляют угрозу целостности Торы, и обращено оно может быть только против евреев. Поэтому домыслы о том, что это проклятие еврейские мудрецы обращали против Гитлера, совершенно необоснованны. В двадцатом веке «пульсе де-нура», насколько ему известно, было использовано дважды — против Троцкого и против Ицхака Рабина.