Атомка - Франк Тилье

Шеффер вот-вот проснется.

Последние два часа русские полицейские провели за телефонными переговорами (они звонили кому-то, кто был наверху, над центром захоронения радиоактивных отходов) или допросом трех врачей и Леонида Яблокова: пытались понять, с чем им довелось столкнуться. Комиссару достались от Андрея Александрова лишь обрывки объяснений, но они в точности подтверждали его собственные догадки. Очевидно, Шефферу и Дассонвилю удалось с помощью проклятой рукописи найти способ криогенизации людей и возвращения их после заморозки к жизни. А это прекрасно оборудованное подземелье служило им полигоном для испытаний.

Десять минут спустя веки Лео Шеффера дрогнули и приподнялись, зрачки тут же сократились под светом направленной на «воскресшего» хирургической лампы, потом глазные яблоки задвигались в орбитах, а губы шевельнулись.

— Какое сейчас число? — пробормотал он. — Сколько прошло времени?

Шеффер дотронулся до груди, словно пытаясь нащупать шов, и тогда Шарко наклонился над столом так, чтобы попасть в поле зрения лежащего.

— Даже суток не прошло, — сказал он. — Добро пожаловать обратно, Шеффер. Я — Франк Шарко из Парижской уголовной полиции. Дом тридцать шесть на набережной Орфевр, знаете такой адрес? А вы задержаны за убийства, похищения, пытки… список ваших преступлений можно продолжать, но он слишком длинный для того, чтобы я оглашал его целиком.

Ученый, казалось, не совсем понял, что ему было сказано. Он попытался сесть, но комиссар прижал его к поверхности стола.

— Где рукопись? — с металлом в голосе спросил Шарко.

Шеффер с трудом вытянул шею, увидел перед собой суровые лица русских и, скорее всего, понял, что все кончено. Он глубоко вздохнул, облизал губы и снова уронил голову на стол:

— Где-то…

Шарко попытался надавить на него:

— Вы окончите свою жизнь в тюрьме. Вы, так боящийся времени, будете считать часы до самого последнего дня, наблюдая за тем, как разрушается ваше тело. День за днем. И я надеюсь — только ради этого надеюсь, что вы проживете долго.

Шеффер смотрел в потолок и не отвечал. Ему трудно было проснуться окончательно.

— Все ваши сообщники окажутся за решеткой, — продолжал комиссар. — Мы уничтожим все: ваши установки, эти операционные, ваши протоколы, результаты ваших исследований… Но сначала мы, применяя ваш метод, вернем к жизни детей, которых вы поместили в эти гнусные цилиндры с азотом.

— Не вернете, они мертвы, — равнодушно сказал врач-экспериментатор. — А то, что вы все разрушите, чистый блеф. Вам все это слишком нужно, чтобы разобраться. Интересно, по-вашему, мы ничего не хотели, кроме как заморозить нескольких богачей? Занимались этим только ради денег?

— По чьему это, «по-нашему»? И что еще вы собирались делать?

Шеффер, сжав губы, молчал, но Шарко не сдавался:

— Мы знаем, что вам удавалось вернуть к жизни криогенизированных детей. Где они?

— Умерли. Все они умерли. Потому что все они не что иное… не что иное, как материал.

Шарко хотелось сию же минуту придушить негодяя, и ему требовались неимоверные усилия для того, чтобы не потерять самообладания.

— Задам вопрос несколько иначе. Какова была цель ваших экспериментов?

Шеффер не отвечал. Ни дать ни взять — мраморная статуя.

— Сейчас много говорят о космической программе русских, — зашел с другой стороны комиссар. — Об освоении Вселенной, о длительных полетах за Юпитер… Представьте себе, что русские объявят, будто они открыли способ функциональной криогеники — способ, заморозив человека, отправить его, нестареющего, за миллиарды километров от Земли…

Шарко заметил, что в глазах Шеффера на секунду вспыхнул огонек.

— Значит, именно в этом дело.

Шеффер по-прежнему не отвечал и отводил взгляд.

Тогда комиссар обратился к одному из врачей:

— Где рукопись?

Александров перевел вопрос, хирург в ответ покачал головой.

— Он не знает. И говорит, что никто не знает.

— Зачем оперировали детей? Почему у них швы на груди?

— Применялось искусственное кровообращение, которое было необходимо для того, чтобы вернуть тела детей к жизни после «ванны» из жидкого азота. Это единственный способ постепенно, но эффективно согреть кровь, после теплой кардиоплегии сердце снова начинает биться, восстанавливаются деятельность мозга и все жизненные функции. Вот зачем им вскрывали грудную клетку.

— А почему одни после этого выживали, а другие умирали?

— Все зависело от уровня радиоактивности. Количество введенного перед криогенизацией в организм цезия может колебаться между тысячью тремястами пятьюдесятью и тысячью пятьюстами беккерелей на килограмм веса, не больше и не меньше. При более низких показателях образуются кристаллы и происходит разрыв клеток. А если цифры выше — все органы непоправимо разрушаются.

Шарко, нервничая, мерил шагами операционную:

— Что еще им известно? Кто занимается хранением замороженных тел? Как вообще работает вся эта организация? Есть ли еще центры вроде озёрского? Имеют ли опыты Шеффера касательство к программе освоения космоса?

Александров снова вернулся к ученым, снова поговорил с ними, явно раздражаясь их неспособностью отвечать на какие бы то ни было вопросы, не связанные с медициной, и вернулся к Шарко угрюмым.

— Говорят, что ничего не знают. Говорят, просто выполняли инструкции, оставленные им французским профессором. Пункт за пунктом. Говорят, сюда часто приезжали люди — русские и иностранцы, но кто эти люди, им неизвестно.

Шарко понял, что продолжать нет никакого смысла. Сказал русским, что пока с вопросами покончено. Все еще потрясенный случившимся, он вернулся во второй зал, снова прошел мимо мертвых детей — видеть их лица было совершенно невыносимо — и остановился перед цилиндром с Дассонвилем.

Положил ладонь на стекло. Посмотрел на генератор. Достаточно повернуть рукоятку, и все кончится. Тронул металлическую рукоятку, тяжело вздохнул, снова обернулся к стеклу:

— Это было бы слишком просто. Мы тебя оживим, и ты на все нам ответишь. И за все ответишь.

Шарко долго стоял перед цилиндром, глядя на лик дьявола, такой же темный и ледяной, как смерть, стоял, пока к нему не приблизился Александров с телефоном в руке.

— С минуты на минуту сюда приедут люди из органов госбезопасности, — сказал русский майор.

— Госбезопасности? А что им тут делать?

— Ольгу Грибову, областного министра радиационной и экологической безопасности, нашли мертвой. С пулей в голове.

72

Тепло одетый Шарко стоял на балконе номера, который они занимали с Люси, опершись на перила, и рассматривал озерцо внизу. Дальше на фоне зелени были видны и другие сверкающие под солнцем синие эллипсы, ни дать ни взять редкой чистоты сапфиры… Существуют же еще чудеса природы, неподвластные человеку!

Люси открыла балконную дверь, шагнула к любимому и тихонько обняла его. Ее меховая шапка сдвинулась назад, открыв белые бинты на голове. Это расследование оставило после себя следы и на теле, но главным образом — в душе…

— Вещи уложены, такси придет через десять минут, — сказала Люси, заметив, что Франк машинально вертит в руках сотовый. — Понимаю, как это трудно, но пора спускаться.

— Нас выкидывают из расследования, будто мы тут нашкодили, нас заставляют вернуться во Францию!

— Вовсе нет. Просто они считают, что для нас расследование закончено: все наши подозреваемые арестованы, мы нашли центр и все, что искали.

— Кроме рукописи! И истинных целей криогенизации мы тоже не знаем. Клянусь, я этого так не оставлю! Они говорят, что Грибова покончила с собой… А расследовать самоубийство сюда являются секретные службы? Ты же понимаешь, Люси, что-то за этим кроется, что-то кроется…

В конце концов он вернулся в комнату, закрыл за собой балконную дверь. Люси взглянула на его мобильник:

— А посольский атташе? Он не может нам хоть что-нибудь прояснить?

Комиссар вздохнул:

— Лашери прислал мне несколько сообщений, после чего и он загадочным образом стал недоступен. Сердце Дассонвиля, по-видимому, забилось снова. Они собираются перевести его в «зал пробуждения», а потом допросить. Мы с тобой не увидели и половины помещений тайного центра криогенизации — он же на двух уровнях. И, насколько я понял, существует еще один зал, где в специальных сосудах хранят… быстрозамороженный мозг. Есть такой термин — «нейроконсервация». Похоже, Шеффер занимался здесь еще и исследованиями в области заморозки мозга — криогенизации головы без тела.

— Но… зачем?

— Откуда мне знать, Люси. Но только представь: самые блестящие умы лет двадцать-тридцать спустя после заморозки получают новые, молодые и здоровые тела. И у меня никак не выходит из головы эта программа освоения космоса. Будущей колонизации планет. Мозг, он ведь занимает в космическом корабле куда меньше места, чем тело целиком, и я думаю о…