ОЗЕРО ТУМАНОВ - Елена Хаецкая

— Женевьева! Не из Лассайе ли? — воскликнул Ив.

Монах шумно перевел дух и вдруг насторожился: он ощутил, как напрягся Ив, услышал, каким прерывистым стало его дыхание.

— Что ты замыслил, дитя мое? — встревожился он. — Уж не вызволять ли эту Женевьеву? Не трать на нее времени: скоро она опротивеет разбойникам, и они сами ее отпустят.

— Сама по себе эта девушка мне безразлична, любезный мой брат Эртель, но я никогда не соглашусь поверить, будто бесчестие, которому подвергнут ее разбойники, не может считаться дурным поступком. К тому же она — крестница моего друга, и я потеряю честь, если не попробую вызволить ее.

— По крайней мере, дождись солнечного света, — сказал монах. — Я еще разок посмотрю, что там с тобой сотворили, потому что перевязывал я тебя в полной темноте… Они ведь и меня по голове огрели, — добавил он сокрушенным тоном. — Видать, здорово ты их разозлил.

Мессир Солнце взошел на небо в свой срок, и птичий хор — изрядно поредевший, поскольку лето уже клонилось в объятия пышногрудой осени, — как сумел, встретил появление властелина.

При первых солнечных лучах Ив проснулся. Брат Эртель, богатырски раскинув руки, храпел прямо на земле, и муравьиная тропа, посреди которой он заснул, была восстановлена: череда рыжих маленьких трудяг бежала прямо по мясистой физиономии монаха.

Левая рука Ива затекла, и ногти на ней посинели, такой тугой была наложенная братом Эртелем повязка. Кроме того, добросердечный монах перебинтовал ему бок, да так, что сердце едва тюкало в груди, а дыхание пресекалось.

Ив подтолкнул спящего ногой.

— Брат Эртель! Проснитесь, вы причиняете неудобство муравьям!

— Бедные козявки, — сквозь сон пробубнил брат Эртель.

Потребовалось некоторое время, чтобы разбудить монаха, и еще большее — чтобы убедить его отправиться на поиски разбойничьего логова, где сейчас, несомненно, отсыпаются после ночного кутежа грабители и где томится пленница.

В конце концов, брат Эртель открыл один глаз, приподняв для этого мясистое веко и сморщившись от усилия.

— Что тебе нужно, назойливая муха? — осведомился он.

— Я нуждаюсь в твоей помощи, ведь ты человек опытный и массивный, а в деле, которое я затеваю, именно такой и требуется.

— Должно быть, сильно нагрешили мои родители, когда меня зачинали, — сказал брат Эртель гулким голосом, — коли Бог так жестоко карает меня, да еще на пути к Святой Женевьеве. Спасите меня, Святой Герман и все его кабаньи челюсти! Думается, двух столь великих святых будет довольно, чтобы отвадить одну надоедливую мошку.

— Меня зовут Ив де Керморван, и не нужно меня отваживать, — настойчиво повторял Ив, тряся брата Эртеля за плечо. — Я хочу освободить ту девушку, Женевьеву из Лассайе, потому что ей грозит бесчестье.

— Бесчестье ей больше не грозит, потому что нынешней ночью все свершилось и закончилось, — сказал брат Эртель. — Теперь, когда ты знаешь худшее, ответь: могу я наконец поспать?

— Нет, — ответил Ив.

С громкими стонами брат Эртель наконец поднялся.

Оба, ковыляя и хромая, и хватаясь друг за друга и встречные деревья, отправились осматривать место вчерашнего побоища. И тут послышалось нежное ржание, и из кустов выбрался Единорог. Конь сохранил седельные сумки и притороченный к седлу второй меч, короткий — подарок сира де Лассайе.

Ив бросился к коню, обхватил его морду обеими руками и расцеловал в ноздри.

— А твоя лошадь умнее, чем ты: спряталась вместо того, чтобы лезть под удары, — заметил брат Эртель.

Не отвечая, Ив уселся в седло. Ожерелье тоже было на месте — Ив нащупал его в седельной сумке. Он вынул кусок солонины и протянул своему новому другу:

— Угощайся. Мы ведь на войне — тебе необходимо мясо.

— Война! — громыхнул брат Эртель. — Война закончилась. Его проклятое английское величество Эдуард, да источат черви его до кишок и далее, разбил нашего чертова короля Филиппа — чтоб адов змей высосал его мозг! — да и убрался к себе в Англию. Знаешь, чем мы будем заниматься ближайшие пять лет?

— Чем? — спросил Ив.

— Собирать выкуп. Англичане торгуют нашими графами и баронами, точно жалкими рабами, да только эта торговля нам в убыток. За раба платишь немного, и после он всю жизнь на тебя работает. А за сеньора приходится выкладывать большие деньги — и трудиться на него до конца дней своих. Где тут смысл? Мир сошел с ума. Я давно уж примечал, что все кругом ходят на головах, а ноги — так, одна видимость.

— Но если люди ходят на головах, а ногами перебирают лишь для поддержания иллюзии, — возразил сир Ив, — то почему же небо по-прежнему находится наверху, а земля — внизу?

— Да потому что небо и земля тоже поменялись местами, вот почему! — рассердился монах. — Какой осёл обучал тебя логике?

— Доминиканец, — ответил сир Ив.

— Тьфу и еще раз тьфу! — сказал брат Эртель. — Я — добрый бенедиктинец, устава самого первого и старинного, без глупостей и новомодных добавлений, и оттого все мои учения правильны, а суждения о мире и людях — безупречны.

— Не смею с этим спорить, — сказал сир Ив.

— Доминиканцы — бродяги по самой природе своей, и шляются они не только по свету, но и по книгам, и создают новые учения, которые гуляют по людским головам и устраивают там беспорядок. Я тебе так скажу, сын мой: любой доминиканец — это сквозняк. Бегай любого доминиканца, а пуще того бегай францисканца, потому что все они мятежники и отвергают Богом установленный обычай носить обувь, и держись бенедиктинского устава, и спасешься.

— Если я стану монахом, то именно так и поступлю, — заверил его сир Ив. — И твое рассуждение касательно перевернутого мира представляется мне весьма разумным.

— Рад, что ты хоть один разумный довод признал таковым, — пробурчал брат Эртель.

По просьбе Ива, он ослабил повязки и сделал их гораздо менее тугими. Одна рана у Ива была на боку: вчера она сильно кровоточила, но сейчас кровь остановилась, и осталась только боль, неопасная, хоть и жгучая, — признак скорого возвращения к жизни. Другая — на левом плече, — была хуже: болела она, вроде бы, не сильно, но могла загноиться; к тому же плечо здорово распухло.

Брат Эртель сообщил обо всем этом своему подопечному, и оба некоторое время хмуро молчали, размышляя над неутешительным известием. Затем брат Эртель сказал:

— Так ведь этого еще не случилось! Кто знает — может быть, Бог устроит так, что рука твоя не загноится, и сухожилия останутся целы, и ты даже сможешь носить щит на левом локте и делать другие глупости, прежде чем образумишься и войдешь в успокоительное лоно бенедиктинского устава! Впрочем, с гнилой рукой тебе лучше пойти в доминиканцы, поскольку там предпочитают убогих душой и телом. Ну а останешься здоров — добро пожаловать к святому Бенедикту!