Бабочка - Анри Шарьер

— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал? Я могу оживить их? Теперь пять часов с четвертью. Разберемся в шесть. Не позволяй никому подходить к уборной.

— Но это невозможно. Перед подъемом все выходят по нужде.

— Верно. Погоди, я доложу начальнику караула.

Он возвращается с главным надзирателем и еще двумя тюремщиками. Мы думаем, что они войдут, но они остаются у зарешеченной двери.

— Ты говоришь, что в уборной двое убитых?

— Да, командир.

— С какого времени!

— Не знаю, я нашел их только сейчас, когда пошел в уборную.

— Кто это?

— Не знаю.

— А я тебе скажу, старый кривляка. Один из них — армянин. Пойди посмотри.

— Да, это армянин и Беззаботный.

— Хорошо, подождем переклички.

6 часов. С первым звонком открываются двери. По залу проходят разносчики кофе и хлеба.

6.30, второй звонок. Светает. «Панель» полна кровавых следов.

Приходят оба коменданта, которых сопровождают восемь надзирателей и врач.

— Всем раздеться и стоять смирно у гамаков!

Первым в уборную входит заместитель коменданта. Он выходит белый, как мел:

— Им просто-напросто перерезали глотки. Ясно, что никто ничего не видел и не слышал!

Абсолютная тишина.

— Доктор, когда, приблизительно, они умерли?

— От восьми до десяти часов назад, — отвечает врач.

— А ты, старик, обнаруживаешь их только в пять? Ничего не видел и не слышал?

— Нет, я тугоух и, кроме того, почти не вижу. Мне семьдесят лет, из них сорок я провел на каторге. Как вы понимаете, я много сплю. В шесть вечера уже лежу и встаю утром только по нужде. Сегодня проснулся случайно: обычно я встаю вместе с первым звонком.

— Ты прав, все произошло случайно, — с иронией в голосе отвечает комендант. — Отнесите трупы в прозекториум. Доктор, сделайте посмертное вскрытие. А вы выходите во двор по одному, голые.

Каждый из нас проходит мимо комендантов и врача. Людей проверяют очень тщательно. Ни у кого нет ни царапины, но на многих следы крови. Они объясняют это тем, что поскользнулись на пути к уборной. Гранде, Глиани и меня проверяют с особой тщательностью.

— Бабочка, где твое место? — они роются в моих вещах. — Где твой нож?

— Его у меня отобрал сторож в семь часов вечера.

— Это правда, — говорит тюремщик. — Он даже устроил скандал, утверждая, что мы хотим его смерти.

— Гранде, это твой нож?

— Да, он был в моих вещах, значит — это мой нож, — он рассматривает нож, чистый, как новая монета, без единого пятнышка.

Врач возвращается из уборной и говорит:

— Им перерезали глотки ножом с двойным лезвием. Во время убийства они стояли. Не понимаю. Ни один заключенный не позволит зарезать себя, как кролика. Кто-то должен быть ранен.

— Доктор, вы же сами видите, что ни на ком нет и царапины.

— Эти парни были опасными?

— Даже очень, доктор. Это, я думаю, армянин убил Карбонери в душевой вчера в 9 часов утра.

— Дело закрыто, — говорит комендант. — На всякий случай сохраните нож Гранде. Все, кроме больных, на работу. Ты болен, Бабочка?

— Да, комендант.

— Ты не терял времени и отомстил за друга. Я, знаешь, не такой дурак. Но доказательств нет и, наверное, не будет. Еще раз, последний: никто не хочет ничего заявить? Если кто-нибудь из вас даст показания по поводу этого двойного убийства, мое ему честное слово, что его переведут на материк.

Абсолютная тишина.

Вся группа армянина заболела. В последний момент заявляют о своей болезни Гранде, Жан Кастелли и Луи Гравон. Зал пустеет. Остались только пятеро из группы армянина, четверо из моей группы, часовщик, сторож, который ворчит из-за предстоящей уборки и еще двое или трое заключенных — среди них эльзасец по имени Сильван Великий. Его осудили на двадцать лет каторги за необычное преступление: он один ворвался в почтовый поезд Париж — Брюссель, оглушил двоих проводников и сбросил мешки с почтой, которые подобрали его сообщники (это принесло им немалый доход).

Сильван видит обе группы, которые перешептываются, каждая в своем углу, и, не зная о перемирии, замечает:

— Надеюсь, вы не собираетесь устроить здесь свалку в духе «трех мушкетеров?»

— Не сегодня, — отвечает Глиани. — Это случится позже.

— А почему позже? Нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — говорит Пауло. — Но я не вижу, для чего нам убивать друг друга. Что ты скажешь, Бабочка?

— Я задам тебе один вопрос: знали ли вы, что собирается сделать армянин?

— Слово мужчины, Пэпи, мы ничего не знали. Более того: оставь вы армянина в живых, не знаю, как бы мы это восприняли.

— Но если так, то почему бы нам не покончить с этим делом раз и навсегда? — спрашивает Гранде.

— Мы согласны. Пожмем друг другу руки и не будем больше говорить об этом печальном инциденте.

— Договорились.

— Я свидетель, — говорит Сильван. — Я доволен, что на этом дело кончилось.

— Не будем об этом больше говорить.

В 6 часов вечера раздается колокольный звон. Услышав его, я вспоминаю вчерашнюю картину. Она до сих пор так впечатляет меня, что даже армянину и Беззаботному я не желаю очутиться в зубах акул.

Глиани, не глядя на меня и ритмично покачивая ногами, сидя в гамаке, говорит мне вполголоса:

— Надеюсь, что ни одна из акул, что сожрали вчера Карбонери, не слопает сегодня этого ублюдка армянина. Будеть очень глупо, если они встретятся в ее брюхе.

Потеря честного и преданного друга вносит пустоту в мою жизнь. Лучше выбраться с Королевского острова и действовать как можно скорее. Каждый день я повторяю про себя эти слова.

Побег сумасшедших

— Я не могу больше, Бабочка, — говорит мне итальянец Сальвидиа, — я хочу бежать. Будь что будет. Я попросился санитаром в дом умалишенных. Там на складе есть две большие цистерны, из которых можно сделать плот. Одна из цистерн наполнена оливковым маслом, а вторая — уксусом. У нас есть шансы добраться на них до материка — они прочно скреплены друг с другом. У дома умалишенных нет охраны. Внутри дежурит надзиратель-санитар, которому помогают в работе заключенные, и еще один надзиратель, который все время следит за больными. Почему бы и тебе не устроиться туда?

— Санитаром?

— Это нереально, Бабочка. Тебе никогда не получить работу в сумасшедшем доме. Это далеко от лагеря, и там нет надлежащей охраны. Но попасть туда ты можешь как сумасшедший.

— Это непросто, Сальвидиа. Если врач классифицирует кого-нибудь как сумасшедшего, он тем самым санкционирует его право делать все, что ему взбредет в голову. Считается, что сумасшедший не отвечает за свои поступки. Представляешь, какую берет на себя ответственность врач, подписываясь под таким диагнозом? Сумасшедший может безнаказанно убить заключенного, надзирателя и даже его жену или ребенка. Ты можешь бежать, совершить любое преступление — все сойдет тебе с рук. Тебя посадят, самое большее, в специальную камеру и наденут смирительную рубашку, но все это на определенный срок: в один прекрасный день им придется от этого отказаться. В результате ни за какое преступление, в том числе и за побег, ты не получаешь никакого наказания.