Вечная ночь - Полина Дашкова

Тома и дядя Мотя говорили ещё что-то, но она не слышала. Она опять закрыла глаза, нырнула в свою детскую, уселась на пол и принялась крутить ручку музыкальной шкатулки. Мелодия, лившаяся из круглой жестяной коробки, убаюкивала, заглушала все остальные звуки. Ике захотелось забраться под одеяло. Она свернулась калачиком, согрелась, усадила рядом на кровать маму и папу.

Обычно перед сном с ней сидела мама, читала какую-нибудь сказку. Папа возвращался поздно, заходил поцеловать её, когда она уже спала. Но сейчас в своей воображаемой норе Ика была полной хозяйкой, и ничего не стоило сделать так, чтобы перед сном с ней сидели оба, мама и папа, как угодно долго.

— Ты все равно скажешь адрес, но мы потеряем время, и тебе будет неприятно. Поверь, тебе будет очень неприятно, так что лучше скажи.

— П-пытать с-станете? — спросила Ика, не открывая глаз.

— Нет. Зачем? Разве мы звери? Существуют другие, более гуманные методы. Современная фармакология идёт вперёд семимильными шагами.

«Значит, посадят на иглу, — подумала Ика, — лучше бы сразу убили».

В голове у неё образовалась звенящая пустота. Она вдруг ясно поняла, что кончился ещё один этап её дурацкой жизни. Почему, интересно, у других все развивается плавно, постепенно, а у неё какими-то жуткими рывками, будто Боженька её судьбу ломтями режет. Каждый следующий ломоть ни капли не похож на предыдущий. Как в детской игре, когда один рисует голову, другой туловище, третий ноги, а потом разворачивают и смотрят, что получилось.

Ика быстро выпрыгнула из кровати, босиком добежала до своего письменного стола, взяла листок, цветные фломастеры и стала рисовать портрет своей жизни. Стройные ножки гимнастки в нарядных дорогих туфельках. Уродливое жирное туловище. И чёрт знает какая башка, может, и симпатичная, но без мозгов совершенно.

Одна Ика была в детстве, до десяти лет. Совсем другая потом, с тёткой, до семнадцати.

Третья, с семнадцати до двадцати двух, теперешняя Ика, сегодня, кажется, умерла. Но четвёртая ещё не родилась, и что это будет за человек, пока неизвестно.

Только одно она знала точно. Четвёртая, новая Ика, ни за что не станет сниматься в порно и спать за деньги со старыми извращенцами.

И вдруг молодой мужской голос отчётливо произнёс:

— У вас в машине свидетельница, Дроздова Ирина Павловна.

Ика дёрнулась, открыла глаза, увидела рыжего. Он стоял у приоткрытого окна со стороны дяди Моти, держал в руке удостоверение.

— Да в чём дело, я не понимаю? — сердито спросил дядя Мотя.

— Грошев Матвей Александрович?

— Откуда вам известно моё имя?

Рыжий проигнорировал вопрос и сказал:

— У вас в машине находится Дроздова Ирина Павловна. Будьте добры, выпустите её, пожалуйста.

— Так, минуточку, а на каком основании? — Голос дяди Моти звучал совсем скверно. Вроде бы он говорил спокойно, но как-то слишком спокойно и медленно. Протянул руку, взял удостоверение рыжего.

— Я должен забрать её на том основании, — спокойно и громко объяснил рыжий, — что она является свидетельницей по делу об убийстве.

— Послушайте, старший лейтенант, вы, вообще, здоровы? Вы соображаете, что делаете? Я помощник депутата Государственной думы, у меня неприкосновенность, вы за это ответите.

— Ну я же не вас прошу выйти из машины. Отпустите свидетельницу.

— Вы можете прислать ей повестку, — подала голос Тома, — вы не имеете права забирать её здесь, прямо сейчас!

— Статья 294, воспрепятствование производству предварительного расследования, лишение свободы на срок до двух лет, — невозмутимо сообщил рыжий. — У вас, гражданка, тоже неприкосновенность?

Дядя Мотя вернул ему удостоверение. Ика заметила, что оттуда торчит купюра, сто долларов.

«Возьмёт и уйдёт», — испугалась Ика и завопила во всё горло:

— З-заберите меня! С-скорее! П-пожалуйста! Они меня уб-бьют!

Получилось так громко, что услышали из двух соседних машин. Какая-то девушка выскочила из «Тойоты», стоявшей рядом, подошла к рыжему, спросила:

— Помощь нужна?

— Спасибо. Будете свидетельницей?

— С удовольствием, — кивнула девушка.

— Вот сейчас этот господин, Грошев Матвей Александрович, попытался дать взятку должностному лицу, находящемуся при исполнении своих служебных обязанностей, с целью воспрепятствовать оному лицу в оном исполнении. — Рыжий раскрыл своё удостоверение и показал девушке купюру.

— Ладно, все, лейтенант, не хочешь, не бери. — Дядя Мотя опустил стекло до конца, протянул руку, ловко цапнул свою сотню и спрятал её в карман.

— Только что Дроздова Ирина Павловна заявила, что не желает оставаться в вашей машине и опасается за свою жизнь, — продолжал рыжий с издевательским спокойствием. — Таким образом, господин Грошев, получается уже статья сто двадцать шестая, похищение человека. Тут уж никакая неприкосновенность не поможет. Впрочем, может помочь примечание к данной статье. Лицо, добровольно освободившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности, если в его действиях не содержится иного состава преступления.

— Слушай, ты что, весь кодекс наизусть знаешь? — хихикнула девушка.

— Ага, — кивнул рыжий, посмотрел сквозь стекло на Ику, улыбнулся и подмигнул.

Пробка медленно двинулась. Впереди стоящая машина поползла вперёд, и Вова, сидевший за рулём, дёрнулся, как будто проснулся. «Вольво» тоже двинулась.

— В-выпустите м-меня! — крикнула Ика и застучала кулаком в стекло.

Рыжий забежал вперёд и встал перед «Вольво», сложил руки на груди и улыбался, как будто позировал перед объективом фотоаппарата.

— Ладно, пусть катится! — выдавил сквозь зубы дядя Мотя.

Двери разблокировали. Ика вылезла. Рыжий поблагодарил свидетельницу, крепко взял Ику за руку. Лавируя между машинами, они побежали назад, остановились у старой «Волги».

— Ну что, очень было страшно? — спросил рыжего водитель, смешной усатый дед с хвостиком. — Вон, я там местечко для неё расчистил.

Рыжий усадил Ику назад, сам сел вперёд, рядом с водителем.

Пробка опять замерла и долго ещё не двигалась.

Глава тридцать первая

После разговора с профессором Марк странно ослаб, все вдруг стало безразлично. На заплетающихся ногах он добрёл до палаты и рухнул в койку. У него болела голова. Самое скверное, что он толком не мог вспомнить, о чём они говорили. Голос профессора стоял в ушах монотонным гулом, уиу-уиу-уиу, как будто электропилой медленно распиливали череп.

— Он меня гипнотизировал! — Марк мучительно сморщился. — Вот сволочь! Я же мог ему чёрт знает что рассказать.

Это показалось ему жутким, немыслимым унижением. Получается, какой-то учёный хмырь может вот так, запросто, одним только голосом и взглядом, сделать из тебя послушную марионетку и вывернуть тебя наизнанку, вытянуть любую информацию.

Марк пытался успокоиться, вспомнить разговор с профессором, но не мог. Все сливалось в это проклятое уиу-уиу. Единственный способ выяснить хоть что-то — поговорить с фрау доктор.

Одолевая головокружение и ватную слабость, он встал с койки, поплёлся в коридор и опустился на первую банкетку, рядом с жирным бабообразным новеньким, который ночью устраивал газовую атаку. Новенький жадно жевал булку. Крошки прилипали к подбородку, сыпались на гигантские ляжки, обтянутые трикотажными штанами.

— Чтоб ты лопнул, толстая скотина, — пробормотал Марк.

— Ы-ы, — ощерился жирный и спрятал булку за спину, — сам дурак.

— Сдохнешь здесь, вонючка, и твои мама с папой будут только рады. — Марк вложил в слова всю злобу, которая скопилась у него за последние дни, и сразу как будто полегчало, даже головная боль утихла.

— Ы-ы… — Губы дебила в слюнях и крошках растянулись, все его лицо зашевелилось, сморщилось. — Ы-ы!

Мимо прошла сестра.

— В чём дело? — она взглянула сначала на дебила, потом на Марка.

Дебил плакал в голос, размазывал слезы и сопли, показывал на Марка, причём не рукой, а подбородком, выдвигая вперёд нижнюю челюсть, как ящик комода.

— Мне плохо, — пожаловался Марк, — позовите доктора.

— Тебе? — Сестра прищурилась и поджала губы. — С тобой как раз все в порядке. Вот ему плохо, да. — Она ласково, без всякой брезгливости, посмотрела на дебила, погладила его по лысой голове. — Костик, он что, обидел тебя? Почему ты плачешь?

— Обы-ыдил, Косыка обы-ыдил, — промямлило жирное животное.

— Ну, пойдём, миленький, пойдём, умоемся, плакать не будем.

Сестра подняла Костика и повела его к умывалке, бросив на Марка такой взгляд, как будто это он, а не Костик, был дебилом, весь в соплях, слюнях и хлебных крошках.

Марк закрыл глаза, прижался затылком к холодной стене.

«Мог я сболтнуть что-то или нет? — думал он, но как-то совсем вяло, равнодушно. — И зачем я привязался к этому недоумку? Кто меня за язык тянул? Теперь Зинка наверняка пожалуется Филипповой, опять ко мне будут приставать, ой, как же хреново мне!»