Мёд жизни (Сборник) - Святослав Логинов

Вроде не старость – тока-тока шестьдесят, а жизнь покончилась, сгорела как свечка. И кто же её поставил и зажёг? Может, не стоило тогда держать данное умирающей знахарке слово? А кто мог знать, что так повернётся?.. Сама бабка Тоня жизнь сполна прожила: семья была, дети, внуки, правнуки. Жалела старуха лишь об одном, что не освободилась от власти раньше, не пожила на покое. Значит, можно так сделать: передать проклятие вместе с недоброй славой и нестерпимой болью. Доживать оставшееся незаметно и спокойно. И пусть кто-нибудь другой разбирается, как прожить, чтобы твоя сила не стоптала тебя самого. Только где найти такую дуру, чтобы поставила свечку за спасение пропащей души грешницы Прасковьи? А может, свечка здесь и ни при чём, может, надо, чтобы та, другая, просто согласилась взять всё на себя? Нет, нет, конечно нужна свечка, а то и вовсе никого не отыщешь… а так, глядишь, и согласится кто не зная…

Панька тяжело поднялась, пересела к столу. Последняя мысль неотвязно мучила её. Придёт кто ни есть в церкву и просто по доброте, не подумав, поставит свечку, вместе со свечкой сгорит вся Панькина беда, и придёт освобождение. Но кого просить? Сама она с того сорок шестого года в церкви не бывала, и не кабы почему, а просто ноги не шли. Ровесницы, те, что когда-то исключали её из ячейки, все, кто не уехал, стали такими богомолками, что любо взглянуть. Только и знают в Погост шастать. Но за Паньку ни одна не сходит. И Маша не сходит. Прежде, может, и согласилась бы, но не теперь. Гори сама вместо свечки!..

– А теперь начинаем все вместе через две! – раздался с улицы звонкий детский голос.

Панька встала, качнулась к окну. В проулке у её дома играла дачниковская девчонка. Чтобы не месить по осени грязь, в землю проулка были уложены стальные диски от тракторной бороны, а перед самой дверью вместо ступени вкопан старый жёрнов от ручной мельницы. Здесь и играла девочка. Присев на жёрнове, шептала что-то и с громким счётом прыгала с одного диска на другой, стараясь не наступить на землю.

Панька замерла, поражённая простой мыслью. Попросить девчонку – что ей, трудно? И сама она освободится, и с девчонкой ничего не станется, у малых дурного глаза не бывает.

Панька распахнула окошко, позвала:

– Тебя как кличут, доча?

– Меня – Даша, – девочка выпрямилась и быстро перебежала на самый дальний диск. – А вы – баба-Яга?

– Скажешь тоже. Я баба Паня. Поди сюда, я тебя медком угощу. Любишь ведь медок?

Улыбки на лице девочки уже не было, Даша смотрела серьёзно, но продолжала стоять на железяке, значит, игра не кончилась.

Панька налила из кувшинчика на блюдце мёда, торопливо спустилась по ступеням, отворила дверь.

– На-ко, Дарёнка, сладенького…

И в этот момент Дашка сорвалась с места и исчезла за плетнём, крикнув:

– Не догонишь!

Панька стояла в растерянности, руки её тряслись. Мёд прозрачными слезами стекал с блюдца.

– Куда ты, Дарёнка? – шептала Панька. – Не убегай. Свечечку поставь…

Дачники

Дом Тиху достался плохой, одно название, что дом, а по совести, скорее, амбар. Жить в таком – не великое удовольствие, в иное время сказал бы: «Пущай там овинник живёт, а мне не с руки». Но выбирать не приходилось, не только свои, но и люди сидели бездомными, ютились по земляным норам и банькам. А многие и вовсе ушли на мох, жили на островах, отгородившись от пришлых людей топью, в родные деревни ходили как на охоту, с ружьями, и, бывало, сами поджигали избы, а потом палили в выбегавших чужих. В такую пору всем худо живётся, одни вороны жиреют.

Но вот чужие люди снялись и ушли, а за ними, переодевшись в солдатское, двинулись и местные – добивать. В деревне остался лишь немощный люд: старики, калеки да бабы с детишками, кто уцелел. Только и немощным надо где-то жить. И вот собрался народ с силёнками, наскребли где смогли инструмента – пил да топоров, и начали рубить избы. Первой была Тихова изба. Семья в ней поселилась невеликая: Мишка с женой. Детей у них прибрала война, а на двоих нескладного домишки вроде и хватало.

Как вселились в дом люди, так пришёл и Тих. Ночью пришёл, чтобы никого не тревожить. Обошёл дом со всех сторон, задрав голову, осмотрел соломенную крышу – добротно крыто, под лопату, для себя старались. Постучал пальцем по брёвнам. Брёвна, ещё не улёгшиеся в стене как следует, пахнущие лесом, а не избой, молчали. Тих стукнул сильнее.

– Миш, никак стучит кто, – раздался в избе женский голос. – Посмотреть бы…

– Спи, ветер это, – отвечал Мишка.

Тих огладил бревно ладонями и постучал согнутым пальцем в третий раз. Дом наконец понял, что пришёл хозяин, открыл проход. Тих юркнул за печку.

Мишка был тележником, мастерил колёса. По тем временам неплохо зарабатывал, но в доме ничто не держалось. В деревне Мишку кликали Баламутом. Вроде не сильно пил мужик, а всё одно – достатка нет. Заработает чуток и просвистит куда-то. Дом оказался под стать хозяину: его продувало со всех сторон, и не было в нём хорошего укромного угла.

Тих устроился на житьё за печкой. От тяжёлых сыромятных кирпичей тянуло мокретью, но всё же здесь было потеплее. Да и где ещё жить хозяину? Или за печью, или в клети. Но клеть Тиху сразу не понравилась. Немцы, отступая, сожгли лесопилку, в деревне не было досок, и для клети Мишка натаскал зелёных ящиков, что валялись брошенные за деревней. Дощечки в ящиках были сухие, звонкие, пропитанные мёртвым ядом. Чёрные буквы по зелёной краске говорили непонятно. Тих немного разбирал азы, но что значит: «Осторожно, ВВ» или «Пушка зенитная 23 мм» – понять не мог. В клети Тих жить не стал.

Не пришёлся дом по душе и соседям. Шир и Топ, обитавшие в добротных, довоенной постройки домах, пришли на новоселье, осмотрели владения Тиха, и Топ сказал:

– Что поделаешь? Выбирать-то не из чего…

В первую же ночь после новоселья Тиха разбудил шорох за стеной. Из плохо проконопаченного угла вылетел клок сухого мха, и в отверстии показалась усатая морда. Тих ударил кулаком по чёрному шевелящемуся носу. Крыса с визгом исчезла. И правильно, пусть знает, что здесь хозяин есть.

Поначалу дел у хозяина оказалось предостаточно. Надо было проследить, чтобы дом оседал ровно, не кренился набок, приходилось выбирать короеда из неоструганных жердей, на которых лежала солома, – поленился баламут Мишка окорить жерди! Бывало, даже в огород ночами выбегал: гонял вредную гусеницу. Потом попритих, начал скучать.

После войны жить стало получше. Бабка Феша – Мишкина жена, завела козу. Нрав у козы был скверный, но Тих к ней приспособился, порой даже молочком разживался. Коза стояла в жердяном закуте, хлева у дома не было.