медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

  Глава 44. Граница

   Рядом бесновались собаки. Клетка их стояла напротив моей, и псы, чуя близость зверя, исходили лаем, до хрипоты, до пены, до сорванных глоток. Они снова и снова бросались на прутья, чтобы убедиться - клетки прочны.

   И я, поначалу с опаской следившая за собаками, постепенно привыкала к лаю.

   Привыкнуть можно, оказывается, ко многому.

   Например, к зверинцу.

   И к новой клетке, куда меня перегнали, подталкивая длинными острыми кольями. К сырому мясу, которое мне пытались скормить с прежним упорством. И голоду.

   К соломенной подстилке.

   Поилке звериной.

   И людям, что потянулись вереницей. Вновь любопытные, жадные до нового. Здесь, во дворце, было не хуже и не лучше, чем на заднем дворе отцовского дома. Знать бы еще, что с Олли случилось... жив ли?

   Я могу спросить у сестрицы, которая заглядывает каждый день.

   И дарит мне яблоки. Это не милосердие, скорее уж игра в него, новая и увлекательная. Но пока она длится, я могу бороться с голодом. И задай я вопрос, Пиркко ответила бы. Но скажет она правду? Или увидит еще одну возможность ранить меня.

   Я вижу, что ей нравится причинять боль. Не по ней, по глазам девочек-служанок, в которых поселился страх, по разбитым их губам, по длинным царапинам на щеках и шее, что остаются следами от пощечин. Ногти у Пиркко длинные, острые.

   А в последнее время она и вовсе повадилась ходить с плетью.

   - Ты плохо выглядишь, - сказала она мне как-то, присев на резную скамеечку, которую носили за Пиркко, как носили кувшины, поднос со сладостями, зеркало и сундучок, окованный серебром. Меха, опахала и белоснежные тончайшей бязи платки... - Ты грязная.

   Она брезгливо кривит носик.

   Я действительно грязна. В клетке не убирают. Вернее смотритель иногда сует сквозь прутья крюк, кое-как выгребает старую солому, а потом также издали, дрожащими руками, заталкивает свежую. Воду в корыто доливают, и я уже наловчилась умываться ею.

   - Мой муж желает посмотреть на тебя. Пожалуй, я прикажу подать тебе воды... и убраться. Он очень не любит вони.

   Ее приказ выполняют.

   И дверь клетки приоткрывается, но за нею меня стерегут два десятка аккаев. Только у служителей все равно руки дрожат. Но ослушаться кейне они не смеют.

   Ее муж в точности таков, как рассказывал Янгар. Кёниг Вилхо Кольцедаритель невысок, тучен и болен. И запах болезни пробивается сквозь аромат лавандового масла. Его окружают рабы, поддерживают под руки, а порой и вовсе несут, приподняв грузное тело над полом. И тогда голова кёнига мотается влево-вправо, словно бы позолоченный шар на нити шеи.

   У моей клетки кёниг задержался надолго. Он разглядывал меня с детским любопытством и, вытянув руку, капризным тонким голосом спросил:

   - А почему она голая?

   Потому что никто не подумал поделиться со мной одеждой. И Пиркко мягко ответила:

   - Она ведь нежить.

   Ее супруг дернулся и повис в руках рабов, разом вдруг утратив интерес.

   - Хорош, правда? - Пиркко появилась на следующий день.

   Я промолчала.

   А она, окинув меня взглядом, сказала:

   - Уже недолго осталось. Арена построена.

   И тем же вечером меня перегнали в клетку, тесную даже для человека, а клетку погрузили на повозку...

   ...псы замолчали. Они легли, высунув меж прутьев массивные лапы. Черные пасти раззявлены, вывалены розовые ленты языков, с которых скатываются нити слюны. Шерсть на загривках дыбом. Бока вздымаются. И подергиваются обрубки ушей.

   В зверинце Вилхо много удивительных тварей.

   Слева от меня бродит длинногривая гиена, уродливая и вонючая, но тихая. Изредка она останавливается, приподнимает тяжелую голову и вздыхает совершенно по-человечески. С гиены не спускает желтых глаз старая львица. Ей клетка тоже тесна, и львица почти все время лежит, только ее хвост подрагивает, задевая прутья.

   За ней - волчий загон.

   И снова псы.

   Черный леопард... и рысь, пойманная недавно. Она все еще мечется, пробует железо на прочность, надеясь сбежать.

   Не выйдет.

   И старый медведь, сев на задние лапы, обнял себя передними, словно утешая. Он раскачивался гигантским маятником и тихо ворчал... и лишь когда появлялись люди, медведь замирал. Он подавался вперед, упирался широким лбом в прутья и передние лапы падали бессильно. Зверь притворялся спящим, но я знала - стоит кому-то подойти слишком близко, и лапа скользнет между прутьями. Когти-крючья вопьются в ребра, подтягивая жертву ближе.

   Медведь хотел убить.

   И я понимала его желание.

   А скоро у всех нас появится возможность: путь на арену предопределен для всех. И закрывая глаза, я видела ту, показанную брухвой, картину: песок, толпа и человек с копьем...

   В этот раз Пиркко появилась поздно.

   - Мой муж умер, - сказала она, остановившись напротив моей клетки, и медведь тяжко вздохнул: эта добыча была недосягаема.

   - Соболезную.

   Она фыркнула, и звук ее голоса заставил рысь замереть на мгновенье.

   - Теперь я свободна, - Пиркко наклонила голову. - Ненадолго. Они будут настаивать на том, чтобы я вышла замуж. И я соглашусь. Но на сей раз я сама выберу себе мужа.

   Она стоит близко.

   Настолько близко, что будь я медведем, дотянулась бы.

   Один удар.

   И есть сердце не обязательно.

   Мутные глаза медведя следят за мной. И в них мне видится одобрение.

   - Я уже выбрала, - ее ладонь ложится на прутья.

   Она не называет имя.

   Пока она не назовет имя, у меня есть еще надежда.

   - Отец, конечно, будет против... - белый палец стирает крошечные пятна ржавчины. - Но, говоря по правде, я очень устала от его опеки. Он меня любит, всегда любил, ты же знаешь...

   Знаю.

   И медлю с ударом.

   Если она говорит правду, то... стоит ли и дальше цепляться за беспомощное человеческое обличье?

   - Но это так... утомительно, - коготок Пиркко царапает железо. - Но Янгар избавит меня от этой проблемы. А я... я помогу ему. Исправлю давнюю ошибку.

   И незачем спрашивать, о какой ошибке идет речь.

   - Это ведь я должна была стать его женой. И стану... а ты...

   ...а я умру на арене.

   Даже не я, Аану, имевшая несчастье появиться на свет, но хийси-оборотень. Нелюдь, которую жалеть смешно.