Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер

— Ну ладно, уговорил, давай выбираться отсюда. Помоги мне подняться.

Когда они вышли к краю леса, было еще темно. Чтобы не выдать себя стонами, Фрайтаг теперь жевал новый лоскут. Жевал размеренно и ритмично, а пожевав какое-то время, на пару минут вынимал изо рта, чтобы перевести дыхание. После чего вновь клал тряпицу в рот и принимался жевать. Это отвлекало, и тогда он начинал машинально переставлять ноги.

Его мучения затягивались и, главное, с каждой минутой давали о себе знать все больше и больше.

Черт, что там такое с его легкими, вновь и вновь задавался он вопросом. От отчаяния и боли ему хотелось выкрикнуть его во весь голос. Он с самого начала отнесся к травме по-философски, дал себе слово, что стерпит, преодолеет любые трудности, хотя и отдавал себе отчет в том, что, возможно, это будет нелегко. Но тогда ему казалось, что травма пустячная. Откуда ему было знать, что на самом деле все окажется гораздо серьезнее?

Они вышли к краю леса. Уже что-то. Наконец они преодолели снежную пустыню. Ощущение было такое, что чего-то они все же достигли.

Они двинулись через лес, однако уже через несколько минут сделали остановку, чтобы передохнуть.

Какое-то время назад они наткнулись на русских. Еще на равнине. Грохот боя вдали слегка поутих, хотя время от времени небо продолжали освещать вспышки, гремели взрывы, а иногда посреди тишины в небо взмывали ракеты, правда, с большого расстояния они казались лишь тусклыми точками. Но этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть на фоне ночного неба силуэты русских минометов.

Какое-то время они ждали, прислушиваясь, не смея поднять головы. И еще принюхивались. Пахло жженым кордитом, бензином, машинным маслом, конским навозом. Обоняние сделалось настолько тонким, что ноздри улавливали любой запах. Приглушенное расстоянием, до их слуха также доносились конское ржание — видимо, где-то была устроена коновязь — и человеческие голоса — спокойные, хотя и слегка усталые. А еще звуки, какие бывают, когда люди заняты каждый своим делом: кто-то что-то грузил на машину, кто-то что-то уронил в снег.

Они буквально видели перед собой этих людей, пребывавших в уверенности, что им ничто не угрожает. Голоса простые, усталые, порывы ветра доносили их сюда, отчего казалось, что они звучат совсем рядом. Но даже если это так, часовые наверняка стоят на посту. И если здесь поблизости русские, то на каком-то расстоянии от них будут другие, еще одна батарея, еще один отряд пехоты. Похоже, они дошли до конца пустыни и теперь вернулись в обитаемый мир.

Их тотчас охватило внутреннее напряжение, причем куда более сильное, нежели тогда, посреди поля с воронками. Такого они еще ни разу не чувствовали. Но они продолжали лежать на снегу, слыша, как колотятся их сердца, как все сильнее и сильнее напрягаются их нервы, как их тела утрачивают последнюю упругость. От напряжения им хотелось кричать или хотя бы представить себе, что они кричат, лишь бы только стряхнуть с себя эти давящие тиски страха, раз и навсегда покончить с этим кошмаром. Русские скоро придут сюда, возьмут их в плен, уведут с собой, и неизвестно, какая судьба, какие мучения ждут их.

Они лежали, боясь пошелохнуться, опасаясь, что батарея может в любую минуту открыть огонь, и тогда их заметят. Вдалеке все еще громыхала артиллерийская дуэль, и, по их мнению, батарея, на которую они набрели, вот-вот присоединится к ней. Но ничего не произошло. Пушки русских продолжали молчать. Шрадер с Фрайтагом ждали, не зная, что делать им дальше. Шрадер весь превратился в слух, надеясь уловить характерные звуки, когда батарею готовят к очередному залпу. Впрочем, он не мог с уверенностью сказать, что именно слышит. Неожиданно прогремел первый залп.

Вспышка света была столь ослепительна, что они ощутили себя едва ли не голыми. Они тотчас зарылись головами в снег, открыли рты и прикрыли ладонями уши. Ударная волна была подобна молоту, и Фрайтаг даже беззвучно заплакал от боли.

Как только приступ глухоты прошел, Шрадер явственно услышал, как русские заряжают свои минометы. Мгновение — и прогремел очередной залп.

Стрельба продолжалась минут десять, может, больше, может, меньше — трудно сказать. После чего пушки умолкли. В наступившей тишине голоса казались гораздо громче. А может, русские, также оглушенные залпами своих орудий, теперь кричали друг другу. И уже точно куда громче раздавался сейчас лязг металла.

Шрадер с Фрайтагом по-прежнему ждали. Когда они только-только увидели на фоне далеких всполохов силуэты русских минометов, то решили, что русские близко. Увы, то была иллюзия, обман зрения, перемещающий предметы в пространстве, особенно в темноте. Потому что пока шла стрельба, когда небо то и дело освещали ослепительные вспышки огня, они поняли, что находятся гораздо ближе к батарее, чем им первоначально показалось. Они как будто перенеслись ближе, на расстояние всего нескольких десятков метров. Они смотрели то на русские минометы, то озирались по сторонам, то даже обернулись назад, и предательский внутренний голос нашептывал им, что нет, не на отдельных русских солдат набрели они в темноте, а угодили в самую их гущу. Шрадер то и дело оглядывался через плечо в темноту. Впрочем, то же самое делал и Фрайтаг, пока боль не стала столь нестерпима, что он просто уперся лбом в снег и лишь краем глаза поглядывал на лежащего рядом Шрадера.

Наконец вновь стало темно, но им по-прежнему казалось, что их видно как на ладони, отчего они ощутили себя настолько беспомощными, что были готовы махнуть на свою дальнейшую судьбу рукой — мол, будь что будет. Впрочем, отчаяние вскоре отпустило их, и они отползли назад. Они не стали пытаться обойти русских стороной, а двинулись назад — туда, откуда пришли. Шрадер внимательно наблюдал за вспышками других батарей, что располагались чуть в стороне от первой. Преодолев несколько сот метров, они вновь оказались посреди белой пустыни, которую с таким трудом преодолели, и лишь потом поползли в обход, описывая широкую дугу. Двигаться, соблюдая меры предосторожности, было трудно. Оба чертовски устали и выбились из сил, однако упорно продолжали двигаться вперед. Теперь они как никогда опасались вновь набрести на русских.

Поэтому когда они вновь подошли к лесу, то посчитали это подарком судьбы. Какое-то время они отдыхали среди деревьев — лежали недвижимо, словно покойники в снегу, который здесь, в лесу, был гораздо глубже, чем на равнине.

Мы никогда не доберемся до своих, — произнес Фрайтаг.

— Доберемся, — возразил Шрадер.

Он был рад, что, наконец, вокруг них деревья. Ни о чем другом, кроме как об этом, он не думал. Правда, и он теперь оставил всякую надежду дойти до своих позиций до наступления утра. Но в лесу пережить этот печальный факт было как-то легче.

Об этом он и сказал Фрайтагу. Того охватило странное безразличие, словно он все больше и больше погружался в мертвящую усталость. Кстати, в ней ему было даже уютнее. Боже мой, думал он, боже мой. Как ни странно, он перестал переживать по поводу того, что из-за него они не дойдут до своих до рассвета, заплутают и не дойдут, и все по его вине.

Теперь же его это больше не волновало. Наступит день, ну и что из этого? Шрадер сам так сказал. Вот и он, Фрайтаг, последует его примеру В лесу они в безопасности, это главное. А все остальное — неважно.

В лесу снег был глубже. Он белой ватой лежал на ветках деревьев, высился сугробами между стволов и в кустарнике. Фрайтаг лежал на спине, положив голову на занесенный снегом ствол поваленного дерева. Если закрыть глаза, то ощущение было такое, будто лежишь в постели. Его клонило в сон. Впрочем, Шрадера тоже. Это была их вторая зима в России. К этому моменту их тела уже привыкли к холодам, и они знали, что даже если уснут, то насмерть все равно не замерзнут.

По крайней мере, так им казалось. Однако тревога, что по-прежнему жила в них, не давала погрузиться в глубокий сон. Ведь разве уснешь, не будучи на все сто уверенным, что проснешься. И они просто клевали носом, дремали.

Сказать по правде, именно эта мысль пришла в голову Фрайтагу, отозвавшись тугим узлом страха где-то в кишках, прежде чем он, наконец, позволил сонливости взять над собой верх.

Шрадер заговорил с ним, схватил за лицо и слегка потряс ему голову. Фрайтаг что-то промычал, и тогда Шрадер отпустил его. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если парень немного вздремнет.

Разве это мороз по сравнению с теми лютыми холодами, которые они пережили в прошлом году? По крайней мере, он так думал.

Шрадер сидел, подтянув к подбородку колени и положив на них руки, и тупо смотрел прямо перед собой в кромешную тьму, что окружала их со всех сторон. Здесь, в лесу, белая равнина, которую они только что пересекли, представлялась ему морем света. Он смотрел перед собой, а иногда, подперев лоб ладонями, — вниз, на землю, впрочем, такую же темную, между своих сапог. Вернее, не сапог, а русских валенок, которые в данный момент он засунул в невысокий сугроб, и это почему-то дарило ему ощущение поддержки, устойчивости. Так было удобнее. Он прислонился спиной к дереву, потому что так тоже было удобнее, и сидел, устремив взгляд в никуда.