Крымский Джокер - Олег Голиков

Предложение было принято. Две пустые бутылки из-под коньяка и пакет с остатками еды полетели в урну, и трое слегка обескураженных алкоголем мужчин отправились на послеобеденный променад.

По дороге Саша обернулся и спросил у немного растерянного после умной беседы Толстого, который приотстал:

— А ты, Толст, стишки всё крапаешь? Или забросил?

Витька, удивившись, даже остановился.

— Ты что, Вован, ещё и поэт?

Костров нагнал приятелей и отмахнулся:

— Да какой там, нах, поэт!

Шурик улыбнулся и кивнул Витьку:

— Скромничает, мошенник! Он иногда такие хокку выпуливает — призадумаешься! Расскажи парочку новых, Толстяк — не томи!

Толстый махнул рукой:

— Причём здесь хокку! Да и не хокку это вовсе… У японцев особый ритм… А у меня так — самопал бытовой. Вот, к примеру, совсем недавно, прикиньте, пацаны, случился у поэта конфуз — на клёвую тётку не встал! То ли водки я пережрал, то ли метафизики обчитался. Короче, родилось следующее трёхстишье: (глядя на упавший член)

Облетела листва без звука —не поднимется лист с травы.Но зато как прозрачно в лесу!

Толстый смущённо посмотрел на друзей. Длинный с Карытиным засмеялись.

Приободрившись, Володя выдал ещё перл:

— (взрослому сыну)

Не грусти, педик,помогай отцуутлый жизни волочь челнок.

Глядя на покатывающихся со смеху приятелей, он тоже не выдержал и улыбнулся:

— Вот такие японские мотивы приходят с одинокого будуна! — и показал вперёд рукой:

— А народу-то, как собак нерезаных!

На набережной действительно было сегодня многолюдно. Дошагав до длинной ладьи, в которой размещался дорогой ресторан «Арго», друзья присели на лавочку. И Витька, достав из сумки оставшуюся бутылку коньяка, свинтил пробку и отхлебнул прямо из горлышка. Поморщившись, он молча передал бутылку Длинному, который, проделав ту же самую процедуру, протянул её Толстому. Витька быстро начинал пьянеть.

— Может в кабак завалимся, а? — глядя на статую Афины Паллады, возвышающуюся перед рестораном, заплетающимся голосом сказал он. — Я… ик… угощаю…

Саша шмыгнул носом и очень вежливо с ехидцей поинтересовался:

— Виктор… Извините, конечно, за любопытство, вы — миллионер? Я посмел высказать такое предположение исключительно потому, что в этом кабаке, как вы изволили выразиться, чашечка кофе стоит пять евро.

Карытин заразительно захохотал. Засмеялся и Толстый. Проходящая мимо лавки бабушка с авоськой шарахнулась в сторону. Сквозь смех Витька выдавил:

— В точку, Санчо! В самую точку! Я и есть… миллионер! Только безбашенный слегонца!

Немного успокоившись, он с интересом глянул на безучастно рассматривающего свои ладони странного парня Сашу Длинного. Карытин встал и сделал несколько энергичных взмахов руками. У него что-то хрустнуло в области шеи.

— Фух! С этими путешествиями загнуться недолго — надо спортом подзаняться! — Он подпрыгнул несколько раз, поглядел по сторонам и игриво задал такой вопрос:

— Скажи-ка мне, о, мудрый Санчо с ранчо! Ну а если бы мы все трое действительно стали миллионерами. Вот именно в эту минуту. Что бы изменилось?

Саша достал платок и протёр свои запотевшие очки. Потом посмотрел на Витьку своими маленькими пьяными чёрными глазами, похожими на пересушенные финики и серьёзно ответил:

— Я думаю ничего.

Витька оторопел:

— Как это ничего? Совсем ничего? А бабасы немерянные? Цыгане с медведями… Девки козырные в неглиже? Кабак бы этот прикупили вонючий!

Он показал на горделиво возвышающийся над набережной нос «Арго».

Толстый проследил за витькиной рукой, и задумчиво произнёс:

— Всё это уже было, чувак… В «Золотом телёнке»… А наутро наступает у тебя такой же пошлый будун как у последнего работяги; рядом храпит девка, которой ничего кроме твоего лаве не надо. И наверняка так же безудержно тянет порыгать… И потом такая муть на душе — хоть в петлю! А вся эта вечерняя свистопляска кажется ненужной, неприличной даже… Но, — добавил он, — бабки, конечно, никогда не помешают.

Витька как-то сразу приуныл и неловко присел на лавочку. Потом повернулся к Толстому и с жаром произнёс:

— Ну, ты даёшь, Толстопуз! Описал всё так, будто всю жизнь сотенными зад вытирал! Может мы просто не умеем почувствовать настоящий балдёж от больших денег! Может, это последствия нашей совковой юности, когда весь кайф был в перечисленных мной выше вещах. Бабы, кипеш и прочие нехитрые радости. Но, я уверен, — он посмотрел куда-то вдаль, — можно научится более толково использовать бабки. Наверняка… — совсем неуверенным тоном закончил Витька.

Саша, не принимая участия в беседе, потянулся за бутылкой. Толстый опасливо проследив за его движениями, стал подавать какие-то знаки Витьку. Тот недоумённо пожал плечами, мол, выпить человек хочет — что тут такого, и крепко призадумался.

Его мучила всплывшая в разговоре тема. Он, конечно, прекрасно понимал, что внезапно разбогатев, сразу свой мир не изменишь. Только сгоряча навредить себе можешь. Что он, в принципе, уже сделал. Купить многое можно, почти всё. Но это быстро приедается, и снова упираешься в тупик внутренней пустоты. И её надо чем-то наполнять. Не цыганами же, в самом деле! Ещё не добравшись до своего богатства, Витька как-то неуловимо чувствовал, что именно в этих сумасшедших деньгах скрывается невидимая опасность лично для него, Виктора Карытина. И эта опасность — совсем не бандиты, от которых он наверняка уже оторвался. Больше всего он боялся, что став обладателем этих миллионов, он, быстро пройдя круги общепринятых дорогих удовольствий, окончательно потеряет способность к внутреннему движению. Если есть миллионы — что же тогда делать-то? Но теперь у него был свой припрятанный родничок в этой золотой пустыне. И назывался он Марина Кораблёва. Вспомнив о Маринке, Виктор улыбнулся и посмотрел на своих собеседников.

Длинный действительно выпил солидно. Он посидел молча ещё некоторое время, затем решительно поднялся и, ничего не говоря, повернулся в сторону моря.

— Ты куда, Санчо? — спросил Карытин. Саша икнул, и доложил:

— Купаться пойду. Место одно знаю — офигительное!

Толстый огорчённо вздохнул: «Началось!» Потом вежливо заметил:

— Вообще-то ноябрь как бы…

— Вода прохладная, — бодро подхватил Витька, сообразив, что надо срочно выправлять ситуацию. — Может, ну его, а Саня? Давай лучше я тебе этот кабак всё-таки куплю?

Но Саша уже подхватил свою сумочку, и сделал движение в направлении ближайшего волнореза. Толстый схватил его за рукав куртки. Длинный обернулся и замогильным голосом произнёс:

— Оставь меня, смертный… Я иду к Посейдону! — и, посмотрев на недовольного друга, нежно добавил:

— А ты — иди нах!

Толстый вздохнув, отпустил рукав и обречённо повернулся к застывшему в изумлении Карытину. Достав сигареты, Володя сказал приятелю:

— Да ну его! Всё равно по-своему поступит. Упрямый как осёл! Может и одумается по пути… что там у нас с коньяком — есть ещё? — И он прихлебнул из бутылки.

Витька, почесав затылок, осторожно спросил:

— А не утонет? Судорога — и хана!

Володя внезапно вспылил:

— А что ты предлагаешь? Драться с ним? Я желанием не горю! А ты только сделай движение в его сторону — так Шурик только рад будет. Вмиг начнёт по всей набережной боком кувыркаться, и орать как резанный. Нет уж — пусть лучше потонет!

Друзья помолчали, наблюдая за тёмной удаляющейся фигурой.

Потом Витька посмотрел на часы, встал и отошёл в сторонку. Достав мобильный, он набрал Марину.

— Ты где, солнышко? Я…ик… в Ялте на набережной с друзьями. Нет — ещё не набрался, но клюкнул добряче. Думаю через пару часиков к тебе подтянуться… прим-мешь? Понял… возле поворота на Форос. Тёмно-зелёный джип…ик. Да не… не говорил я «джипик»! Я понял, что он большой! А откуда у вас, мадам-м, джип…ик? Вот проклятие! Ладно, Машенька — я когда возьму такиси…в смысле — такси…позвоню…Умнямням…

Карытин пьяно помотал головой и подумал: «Всё — хорош тебе пить, Корыто бухое!», подошёл к Толстому и огляделся в поисках Шуры.

— Ну и где этот хренов жрец Посейдона? Кофе надо рубануть, а то с копыт рухну!

— Да вон он! — Володя показал рукой в совершенно другую сторону — ползёт… и не один, подлец — с какой-то шмарой…

Действительно, со стороны гостиницы «Ореанда», слегка пошатываясь, шёл Длинный, ведя под руку какое-то создание. При ближайшем рассмотрении это оказалась ярко накрашенная, немного подпившая девушка лет восемнадцати — не больше, в потёртых клешённых джинсах и в такой же затёртой куртке. На руках сашиной спутницы весело побренькивали фенечки.

Шурик пьянючим голосом гордо представил свою новую подругу: