Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

Некоторым шоком стало для меня знакомство с монастырской кухней. Еще свежо было в памяти удивление от того, что на кухне семинарии работало много студенток-регентш, от которых приходилось беречь свои глаза. И когда я перешел в монастырь, то с души словно свалился камень. Но, став послушником, в первые же дни мне пришлось как-то стоять с подносом в очереди за блюдами, которые нам следовало разносить в трапезной сидевшим монахам. Я не мог поверить своим глазам — в окошке раздачи все поварихи были те же самые девушки из семинарии. «Делать нечего, придется терпеть!» — внушал я себе, неся поднос с тарелками.

На исповеди я высказал свое недоумение старцу:

— Батюшка, мне в миру приходилось очень тяжело от блудных браней. Чтобы сохранить целомудрие, я спасался тем, что убегал в горы. А здесь, в монастыре, везде девушки перед глазами!

— Не бойся, Бог оградит тебя от браней! — ответил отец Кирилл, и в его голосе звучала уверенность, которая передалась и мне.

Поистине Бог оградил в монастыре не только меня, но и всех, с кем я принял постриг. Как будто с неба опустился дивный покров благодати и оградил душу, словно небесным куполом. В дальнейшем, сколько мне ни приходилось поневоле общаться с девушками в Лавре, таких тяжелых и невыносимых блудных браней, которым я подвергался в миру, у меня уже не было.

Так вот, о кухне… в то время на послушании заведующего кухней трудился многоопытный умудренный архимандрит и духовник, отец Тарасий, имевший большой дар любви к людям. Этот дар ярко проявился, когда он стал духовником в городской тюрьме и обратил к Богу много заблудших душ. Похоже, от работников продуктового склада он услышал, как непросто у меня пошли дела с монастырским питанием и мороженым хеком. Я начал замечать на столах трапезной миски со свежим винегретом из отварной свеклы, горошка, картофеля и моркови. Это блюдо мне пришлось по вкусу и, питаясь им, я с облегчением заметил, что судороги в ногах прекратились.

По своему послушанию, помогая в очередной раз переносить на кухню ящики с продуктами, волей-неволей мне пришлось познакомиться с поварихами. Они оказались хорошими целомудренными девушками, добрыми и приветливыми. Чтобы удержаться в семинарии, им пришлось устроиться на работу в монастыре, поскольку все рабочие места в семинарии были уже заняты. В беседе со мной они как-то обмолвились:

— А ты знаешь, отец, как много времени нужно для приготовления винегретов? И все это из-за тебя!

— Как из-за меня? — озадачился я.

— Да это же ради тебя наш архимандрит приказывает часто готовить винегрет, желая помочь тебе в твоей болезни! А чтобы ты не догадался, что это блюдо мы делаем ради тебя одного, он приказывает делать его на всю братию…

Можно представить, как я был удивлен благородством души этого замечательного человека, и то чувство исключительной благодарности, которую я испытывал к нему всю свою жизнь в Лавре. Спаси вас всех Господь, святые и праведные отцы Свято-Троицкой Сергиевой Лавры!

Главными событиями того периода являлись приезды в Лавру Святейшего Патриарха Пимена. Монах с юности, он был исключительно одаренной личностью государственного масштаба и мудро вел Православную Церковь по сложному пути ее охранения под коммунистическим игом. Когда я увидел впервые Патриарха, он уже мало говорил, больше молчал, а если произносил проповедь, то каждое его слово, продуманное и взвешенное, прерывалось долгим молчанием. Святейшего постоянно сопровождали два помощника — архидиаконы внушительной наружности, которые впоследствии были рукоположены в епископы. Патриарх любил говорить проповеди в Троицком храме, стоя на амвоне, рядом с мощами преподобного Сергия. Народ слушал эти проповеди, затаив дыхание.

Свое веское слово он обращал также к студентам-семинаристам и академикам, когда выступал в актовом зале семинарии. Помню его независимое и строгое отношение к любому угодничеству. Как-то на встрече с семинаристами, когда я еще учился в семинарии, Патриарх Пимен поднялся с кресла и встал на сцене, ничего не говоря, молча и внимательно вглядываясь в лица студентов. Наш класс посадили близко к сцене и поэтому нам были слышны все негромкие разговоры между сидевшими за столом гостями, преподавателями и ректором. Желая прекратить затянувшееся молчание Святейшего, к нему осторожно подошел его помощник, представительный архидиакон, и тихо стал подсказывать Патриарху на ухо слова речи: «Дорогие мои друзья — студенты и преподаватели…» Но тот спокойно повернулся к нему и громко сказал на весь зал: «Так может ты и скажешь?» Архидиакон, смутясь, отошел в тень за занавес. Однако, одно направление в Русской Православной Церкви неприятно коснулось и меня. Однажды всем семинаристам объявили по классам, что необходимо собраться в актовом зале на встречу с религиозной делегацией из разных стран, представляющей движение за мир во всем мире. Что-то во всем этом скрывалось неладное, потому что инспектора строго объявили: «Кто станет укрываться от этого мероприятия, будет наказан, вплоть до исключения!» По пути в актовый зал я решил зайти в туалет и там отсидеться, но у дверей комнаты уже стоял грозный инспектор.

На сцене актового зала, за длинным столом, мы увидели буддистов в оранжевых одеяниях и, кажется, американцев из какой-то свободной «церкви». Одна американка из их числа быстро ходила по рядам и раздавала студентам листки с текстом и говорила по-английски: «Сейчас все вместе будем молиться по этим молитвам!» На листке я прочитал нечто вроде: «Да исполнится миссия Израиля, миссия Америки, миссия Италии…» и тому подобное. Наклонившись к соседу, я прошептал: «Да ну их, с их молитвами! Я не могу молиться по этим листкам!» Семинарист согласно кивнул головой. За столом поднялся человек, говоривший по-русски с сильным акцентом, и сказал, что сейчас вслед за ним все должны повторять слова молитв из записок, которые нам были розданы. Зал начал хором повторять слова молитв вслед за оратором, но многие семинаристы сидели молча. Я опустил голову и молчал, решив, что больше в эти игры я играть не буду. Сидевшие среди нас преподаватели строгим шепотом уговаривали студентов: «Молитесь! Молитесь!» Ощущение на душе от этих «молитв» было очень тягостное. Полагаю, что большинство студентов и преподавателей молилось без всякой задней мысли, считая, что все это действие — пустое празднословие.

Вечером я пришел к своему духовнику:

— Батюшка, что делать? Загнали всех нас на дурацкие молитвы с буддистами и сектантами и угрожали, что исключат всякого, кто будет уклоняться от чтения молитв…

— Ты не ходи больше на подобные собрания!

— А если исключат?

— Пусть исключают… Православие — это наша жизнь, в которой нет компромиссов с диаволом!

Эта беседа явилась для меня настоящим уроком хранения Православия и укрепила в необходимости не уклоняться от него ни на волос, даже ценой каких-либо неприятных последствий. Подтверждение этому я нашел впоследствии в первых машинописных книгах отца Софрония (Сахарова), ходивших по рукам братии.

Итогом экуменических встреч явилась стелла, водруженная японскими буддистами в сквере неподалеку от храма Пресвятой Богородицы. Воспылав ревностью хранения православной веры, вместе с преданным моим другом той поры, отцом Прохором, мы решили ночью выкопать этот каменный языческий символ и разбить. Приятной неожиданностью для нас явилось то, что когда ночью мы забрались в сквер с лопатами, то не обнаружили этой стеллы — кто-то до нас уже выкопал ее и унес. Нам оставалось от всего сердца порадоваться за тех решительных парней, которые сделали это, опередив нашу попытку.

Несмотря на политические веяния того периода, семинарская жизнь стала для меня благословенным временем дисциплинированна душевных устремлений, порой благодатного посева необходимых знаний и основ Православия. Учебу в семинарии можно сравнить с периодом новоначального послушника в монастыре, когда душа приобретает необходимый фундамент монашеской духовной жизни в начальном этапе стяжания смирения и благодати.

В семинарии мне все стало родным: и семинарский храм Покрова Пресвятой Богородицы, и преподаватели, с их тихими ровными голосами, чтение молитв в классах перед началом занятий, сами классы, с лампадами и иконами в углу, и, конечно же, семинаристы — большей частью самые лучшие юноши, которых мне довелось встретить за всю свою жизнь.

Когда я стоял в храме на службах среди множества молящихся студентов, сердце мое наполнялось тихим счастьем, ощущая причастность к большой и прекрасной семье — духовных чад преподобного Сергия. Особенно мне нравился обычай при пении «Честнейшей» опускаться на колени, как делали многие семинаристы, и, положив горячий лоб на свои ладони, лежащие на прохладном полу, сладко молиться Пресвятой Богородице. Однажды в этой семинарской церкви мне неожиданно довелось увидеть глазами и ощутить всей душой, как Святой Дух сгущается, уплотняется и, словно текучая благодатная сущность, входит в потир, стоящий на престоле. Это переживание стало сопровождать каждую литургию.