Слуга Империи - Раймонд Фейст

Подтвердив в свою очередь, что со здоровьем у нее все благополучно, Мара удостоила нескольких других правителей холодным наклоном головы. Кевин, занявший место позади кресла госпожи, незаметно вглядывался в их лица, пытаясь уловить признаки неудовольствия; однако если кому-нибудь и не пришлось по вкусу своевременное появление Мары, на застывших лицах нельзя было узреть ничего, кроме цуранского бесстрастия. Почти семьдесят семей прислали своих представителей на это собрание; возможно, кто-то из них — один или несколько — позаботился о том, чтобы до Мары не дошло посланное ей приглашение. Еще раз подивившись масштабам Цурануани, Кевин напомнил себе, что клан Хадама считался в Империи не слишком значительным, независимо от того, какую славу и честь стяжала Акома. Сколько же могущественных домов должен насчитывать великий клан? По грубому подсчету Кевина, на собрании этого «малого» клана в палате присутствовали — если считать властителей, их советников, слуг и рабов — около пяти сотен человек; да еще в наружных залах ожидали своих господ примерно столько же солдат. Как же выглядит эта палата, когда на Совет собирается вся мощь Империи?

Нимало не подавленная, не в пример Кевину, величием обстановки, Мара сказала:

— Я очень рада, что получила возможность посоветоваться с нашими кузенами: с тех пор как ко мне перешла мантия Акомы, это первое собрание клана.

Улыбка властителя Чековары стала еще шире.

— Со дня безвременной кончины твоего отца, госпожа Мара, ты стяжала славу и почет для династии Акома. Ты наполняешь гордостью наши сердца.

Услышав эти слова, многочисленные властители выразили свое согласие, дружно затопав ногами, что следовало понимать как аплодисменты. Другие разразились приветственными возгласами и поздравлениями: «Да, это так!», «Великая честь!» и «Огромный успех!»

Кевин потянулся, чтобы снять с плеч Мары верхнюю мантию из легкого шелка с вышитыми на ней геральдическими узорами, и шепнул:

— Этот щеголь распинается, как бродячий шарлатан.

Мара нахмурилась и с неудовольствием прошипела:

— Мне неизвестно, что такое «шарлатан», но это звучит как оскорбление. Теперь ступай и постой с людьми Люджана, пока ты мне не понадобишься.

Перекинув мантию через локоть, Кевин поднялся по лестнице, присоединился к воинам из почетного эскорта Акомы и продолжил свои наблюдения. Властитель Чековары открыл собрание вступительной речью, которая сводилась к перечислению предстоящих бракосочетаний, помолвок и рождений, а также к оглашению более длинного перечня — перечня смертей. Из числа погибших мало кто умер от старости или недуга; чаще всего повторялась фраза: «С честью погиб в сражении». Кевина поразило совершенство слышимости в палате: если говорящие не понижали голос умышленно, каждое сказанное слово было различимо на самых верхних галереях. Кевин прислушивался к тому, как нарастал и замирал звучный голос полководца, когда тот выражал скорбь по скончавшимся братьям по клану. Наконец Кевин шепнул Люджану:

— Эта крикуша на помосте столь же чистосердечна, как релли.

У военачальника Акомы не дрогнул ни один мускул, но смешинки вокруг глаз прорезались глубже; как видно, ему все-таки пришлось приложить усилия, чтобы не рассмеяться.

Смирившись с тем, что от солдат Акомы проку не дождешься, Кевин переместился поближе к носильщикам. Цуранские рабы были не намного лучшими собеседниками, но по крайней мере было заметно, что они не пропускали мимо ушей его высказывания, даже если и выглядели при этом смущенными. Ну что ж, думал Кевин, лучше хоть какой-то зримый отклик, чем каменная непроницаемость воинов. Проходили минуты; Кевин наблюдал, как снуют вокруг многочисленные слуги и приверженцы властителей из клана Хадама. Вскоре он подметил в поведении этих людей странную закономерность. Те, кто торопливо пересекал огромную палату, казалось, совершенно не обращали внимания на многочисленные картины, украшавшие стены, за исключением одной, где был изображен человек совершенно невразумительного вида. Эту фреску — столь же древнюю, как и все прочие, — недавно подновили свежей краской. Сделано это было по очевидной причине: каждый, кто проходил мимо, безотчетным жестом протягивал руку и касался росписи. Кевин слегка подтолкнул стоявшего рядом раба:

— Почему они это проделывают?

— Что проделывают? — спросил раб испуганным шепотом, словно ожидая неминуемой кары за то, что посмел открыть рот.

— Трогают вон ту картину, где здоровяк изображен.

— Это один из властителей древности. Он был Слугой Империи. А трогают его на счастье.

Раб замолчал, как будто этим заявлением все объяснялось. Кевин собрался было задать следующий вопрос, но предостерегающий взгляд Люджана заставил его отказаться от этого намерения и вернуться к наблюдениям.

Насколько он мог судить, никто и не подумал заводить какую-нибудь серьезную политическую дискуссию. Как только подошли к концу семейные объявления, по всем ярусам заспешили слуги с угощениями на подносах. Время от времени то один, то другой правитель поднимался со своего кресла и заговаривал с Чековарой или другими членами клана. Многие столпились вокруг Мары, и все держались вполне доброжелательно, а то и дружелюбно. Кевин ожидал, что последует второй призыв к порядку или какое-то деловое сообщение, но ничего подобного он не дождался. Когда послеполуденные лучи, проникающие в палату через прозрачный купол, начали тускнеть, возвещая приближение сумерек, властитель Чековары поднял церемониальный жезл и ударил им по помосту.

— Собрание клана Хадама закончено! — провозгласил он, и один за другим, согласно рангу каждого, наименее знатные правители потянулись к выходу, предварительно отвесив полководцу прощальный поклон.

— На мой взгляд, это просто бессмысленная толкучка и ничего больше, — так отозвался Кевин на состоявшееся действо.

Один из солдат Мары метнул в его сторону быстрый взгляд, красноречиво призывающий к молчанию. Кевин ответил своей обычной дерзкой усмешкой и невольно вздрогнул: солдатом оказался Аракаси, чья безупречная выправка делала его неотличимым от прочих воинов, так что вплоть до этого момента Кевин не подозревал об его присутствии. Более чем когда-либо снедаемый любопытством — для чего здесь понадобился мастер тайного знания, — Кевин переминался с ноги на ногу, пока Мара не подала ему знак снова набросить на нее мантию.

Кевин следовал за носилками Мары; ее кортеж продвигался по улицам. Фонарщики только что закончили свой вечерний обход, и имперский квартал Кентосани светился мягким золотистым сиянием на фоне темнеющего неба. Когда почетный эскорт построился для перехода к городскому дому Мары, Аракаси поравнялся с Кевином и зашагал рядом с ним. Достаточно сообразительный, чтобы не произносить вслух имени мастера, мидкемиец просто спросил: