Фантастика 1980 - Олег Алексеев

Он включил экран.

— Жан, Ганс! Поднимитесь к пульту управления!

Не дожидаясь ответа, он выключил аппаратуру.

Через две секунды они вошли. Он долго смотрел на них, точно хотел удостовериться, что на них можно положиться, затем стал говорить, долго говорить.

— …это как сон, — сказал Жан. — Я не знал… я не верю…

— Какая разница…

Он расстегнул нагрудный карман и достал три розовенькие пастилы. Ганс попросил их понюхать, и все трое захохотали…

— … в этом случае наш организм не будет нуждаться ни чем, ни в чем. Потребуется разве что немного кислорода. Для этого надо будет надеть скафандры. Понятно?

— Конечно, — ответил Ганс. — Даже чудесно, я бы сказал, — но не договорил. В заднем отсеке что-то случилось: нечто врезалось в корабль, шатнуло его обессиленное тело. Впрочем, и сам корабль мог не выдержать собственной тяжести. Во всяком случае, металл стонал и ревел. — Они дождались, когда снова стало тихо.

— …в скафандрах мы сможем удерживать постоянную температуру в течение трех месяцев, — продолжил Октавиан.

— Почему именно три месяца? — спросил Жан Фошеро. — Они должны прилететь скорее.

— Мы этого не знаем, — ответил Октавиан.

И посмотрел им в глаза. То, что он прочитал в них, заставило его забыть все кошмарные недели, забыть обо всем. Они снова были вместе, и это было главное. Им предстояло бросить последний вызов этой необъятности… Теперь Октавиан Маниу зная, был уверен, что исполнил свой долг до конца, и исполнил так, как этого требовала совесть.

Электронный радиосвязист отключился, в наушниках было глухо.

Утомленные, но воспрянувшие духом, три космонавта легли и спали не просыпаясь до утра. Им снились сны, прекрасные, должно быть, были сны. Правда, к утру они как-то забылись, хотя по глазам космонавтов было видно, что они все еще ощущают вкус и аромат этих снов о Земле и о звездах, об исполненных надеждах — мало ли еще о чем. О выполненном до конца задании, о близких и любимых, о возвращении, о роднике с ключевой водой, о лесном перегуде…

Поутру они несколько часов подряд прогуливались по коридорам корабля, вошли в каюты, чтобы еще раз взглядом и ладонью дотронуться до множества аппаратов и вещей, сопровождавших их до самого края света. Они не прощались, они надеялись вернуться вместе с ними домой. Исполинская птица все еще дышала, галлюцинировала, и это наполняло их души печалью. Они вернулись в верхний отсек корабля, где их дожидались три скафандра.

— Ну? — спросил Жан Фошеро, но никто не отозвался.

Тогда он нажал на кнопку, и скафандр плотно облег его плечи.

Жан Фошеро подмигнул и снова нажал на кнопку.

Глаза Ганса были синие-синие и спокойные. «Как всегда спокоен этот немец, — констатировал Жан Фошеро. — Точно находится в своей квартирке».

Октавиан метался по коридорам корабля. Он бросался от одного иллюминатора к другому, прижимался к ним лицом, настойчиво что-то высматривал, словно дожидался чего-то, и то самое чего-то почему-то запаздывало. Он ждал огненного столба, грома и молнии, но все вокруг было водянисто, мутно и лишено тепла.

И его душа стала наполняться безмятежностью — медленно, но неостановимо, как живой водой.

Оставались считанные часы. Корабль душераздирающе стонал, испуская душу, лихорадочно мигали лампочки. Дышать становилось все труднее.

Октавиан нажал на кнопку и оказался в скафандре. То же самое проделали Жан и Ганс.

— Десять минут, — спокойно сказал он.

И опустил забрало.

До большого сна оставалось девять минут.

— Восемь минут.

— Октавиан, — донеслось до него из наушников. — Я вижу в иллюминаторе сверкающую птицу…

Октавиан затаил дыхание.

— Вижу, вижу! — продолжил Жан.

— Мне вспомнились стихи Ливиу Делеану, — сказал Октавиан, стараясь отвлечь внимание немца: у того галлюцинации. Впрочем, что могло сказать Жану это имя — Ливиу Делеану, если он и сам вспомнил его случайно?

— Посмотри! Он приближается! — закричал Жан. — Мы спасены!

— Шесть минут…

— Отдыхай, — громко произнес Октавиан. — Тебе приснится дом.

— Четыре минуты…

— Долгожданный, — не отставал Жан. — Долгожданный миг! Это не через день и не через месяц. Он рядом!

Боль спала. Октавиан чувствовал, как слипаются веки.

— Он делает разворот, — горячо проговорил Жан. — Это прекрасно… Когда мы встретимся…

— О чем вы там? — спросил Ганс.

Корабль вздрогнул, точно его коснулась чья-то гигантская рука.

Геннадий Разумов

Находка

Рассказ

Геофизик Северо-восточносибирской геологической экспедиции Геннадий Блинов выехал на объект рано утром. Вернее, вышел, так как старая слепая лошадь, которую ему давали вместо автомашины, могла осилить только телегу с приборами, а самому Геннадию приходилось идти рядом, изредка подергивая вожжами. Вообще-то лошадка так свыклась с ежедневным маршрутом, что, приближаясь к перекрестку, сама замедляла ход и ждала команды. Когда Блинов говорил: «Девон!», она послушно поворачивала налево, а услышав: «Триас!», двигалась направо. «Геологиня, — смеялись практиканты из геологоразведочного, — ей бы за нас экзамены сдавать».

Аномалия проявила себя резко и сильно. Сначала ее почувствовала лошаденка, когда Геннадий свернул с дороги, решив для пробы сократить путь к объекту. Пройдя с полкилометра по болотистой почве, Геологиня вдруг остановилась, затопталась на месте, потом неожиданно стала сдавать назад и вбок, так что колеса забуксовали по мокрой траве. Геннадий взялся за уздечку и хотел повернуть закапризничавшую лошадь обратно, но вдруг сам вздрогнул, всем телом ощутив необъяснимый наплыв волны какого-то мощного поля.

Геннадий вообще хорошо владел биофизическим методом, который ему часто помогал в работе. Когда-то еще студентом он прославился тем, что с помощью так называемой «волшебной палочки» (оструганного ивового прутика) обнаружил под полой Останкинского дворца в Москве древние средневековые дренажные трубы, которые многие годы не могли отыскать архитекторы-реставраторы и археологи. Дома отцу он мерил давление обручальным кольцом, подвязанным к шерстяной нитке.

Геннадий забил в землю щупы-электроды, разложил на траве провода и включил приборы. Счетчики щелкнули, их зашкалило — мощность аномалии была слишком высокой.

Но странное дело: стоило только отнести хотя бы один прибор в сторону, стрелки сразу же возвращались к 0. Это могло означать лишь одно — источник возмущения был локальным, почти точечным.