Богатые — такие разные - Сюзан Ховач

— Слишком умна, — язвительно ответила я. — Но я не могу не думать о том, что вам нужно иметь больше сыновей — и дочерей тоже — вместо всех этих ваших протеже. Мы должны положить начало династии! Я часто мечтаю о том времени, когда стану маленькой старой леди, окруженной в Мэллингхэме толпой потомков, хотя мало кто мог бы подумать, что у меня появятся такие викторианские мысли о воспроизведении рода!

— Так мог бы подумать каждый, кто знал о том, как вы всегда жаждали нормальной семейной жизни. Не забыли ли вы про голландский колпачок после рождения Элана?

Воцарилась мертвая тишина. У меня было такое ощущение, словно кто-то выплеснул мне в лицо ведро холодной воды. В конце концов я ничего не ответила, а лишь машинально стряхнула задрожавшими пальцами воображаемые капли с платья.

— Простите меня, — нарушил наконец молчание Пол. — Я понимаю, это была ваша шутка, но подозреваю, в ней есть доля правды, и думаю, мы должны быть совершенно уверены в том, что хорошо понимаем друг друга в этом отношении. Я не хочу больше иметь ни одного ребенка и не хочу, чтобы повторилась «случайность», благодаря которой был зачат Элан.

— Тогда почему ответственность за регулирование рождения не берете на себя вы? — вспыхнула я. — Боже мой, какими эгоистами бывают иногда мужчины!

— Я…

— О, довольно, довольно, довольно! О, небо! За какую дуру вы меня принимаете, Пол? Я отлично знаю, что зачатие Элана почти прекратило нашу связь. Не думаете ли вы, что после трех лет ожидания и проплыв три тысячи миль, я намерена все разрушить, допустив ту же ошибку вторично? Да, я снова надела эту проклятую штуку, она во мне и в эту минуту, а теперь, прошу вас, поговорите о чем-нибудь другом, пока я не влепила вам пощечину. Никому нет дела до того, что попадает в мое тело, и я не понимаю, почему я должна обсуждать это с вами или с кем-нибудь другим. — Пол в растерянности запустил пальцы себе в волосы и выглядел таким несчастным, что я его пожалела. — Пол, простите меня!

— Это моя вина. Любые разговоры о детях меня нервируют. Я ничего не могу с этим поделать. Может быть, когда-нибудь я смогу объяснить вам…

— О, я, кажется, вас понимаю. Вы когда-то говорили мне о своем обещании Сильвии, что любые ваши дети будут только ее детьми.

Лицо Пола окаменело. Глаза потемнели так, что казались черными.

— Не будем говорить о Сильвии, — бросил он и резко повернулся к двери.

У меня было такое ощущение, словно пол поплыл под моими ногами. Я даже тупо взглянула на ковер, но, разумеется, покачнулась я, а не пол. Я оперлась о край стола и в затянувшемся молчании непроизвольно принялась считать разбросанные ассигнации.

— Будет лучше, если я отвезу вас домой, — проговорил Пол. — Уже поздно.

Я овладела своим языком:

— Не собрать ли нам все эти деньги?

— Дорогая, я вовсе не намерен ползать по полу, собирая банкноты! Завтра утром я велю Мейерсу убрать здесь все после нас. Не будьте настолько буржуазной!

Я засмеялась, взяла его под руку, и зашагала с ним через большой зал в вестибюль. Я по-прежнему думала о Сильвии и чувствовала себя больной. И жалела о том, что много выпила.

В автомобиле Пол сказал, что найдет другое место, где мы сможем встречаться, а когда я спросила, не могли бы мы с Мэри и Эланом снять недорогую квартиру, он назвал мне пансион с гостиничным обслуживанием, где можно чувствовать себя как в частной квартире.

— Это будет удобнее, — с облегчением согласилась я. — Там у Элана будет лимонад, когда он захочет, а Мэри сможет варить ему яйца всмятку, которые он так любит, и мне не придется беспокоиться о его игрушках, разбросанных по всей гостиной. «Плаза» мне нравится, но…

— Я сохраню этот номер, чтобы мы могли там встречаться.

Мы ехали, как мне показалось, бесконечно долго. Я пыталась себе представить, как выглядит Сильвия. Возможно, что она вовсе не затянутая в корсет женщина среднего возраста и выглядит моложе своих лет, с ухоженным лицом и натренированным телом, в моднейшей одежде, какую только можно получить за деньги. Я рисовала себе ее образ в превосходном провинциальном твидовом платье, с кашемировой шалью джерси, в ожерелье из безупречного жемчуга, пока не сообразила, что моему воображению представлялась англичанка.

Но Сильвия Ван Зэйл не была англичанкой, и я была иностранкой в ее мире.

Не в силах ее себе представить, я могла лишь признать, что у Пола была жена, которую он слишком уважал, чтобы говорить о ней со своей любовницей, и это неприятное сознание терзало меня так, словно я что-то прозевала в очень важной карточной игре. В Мэллингхэме мне никогда не казалось, что его сдержанность в отношении жены могла объясняться чем-то другим, кроме безразличия. Но теперь я понимала, что ошибалась. Безразличие и самое искреннее уважение вряд ли могут идти рука об руку. И я по-прежнему все еще искала ключ к разгадке в своих воспоминаниях о 1922 годе, когда мы подъехали к «Плаза».

— Вы подниметесь со мной? — негромко спросила я после долгого прощального поцелуя, во время которого я выбросила из головы все мысли о Сильвии.

— Завтра, не сегодня. Я вам позвоню, — отвечал Пол, но, когда он инстинктивно прижал к себе мою руку, я поняла, что он боролся с соблазном. Выпуская меня из объятий, он рассмеялся. — Это был чудесный вечер! — воскликнул он с сияющими глазами, и вдруг все стало так, как будто мы снова были в Мэллингхэме и он принадлежал одной мне. — Вы замечательная девушка, Дайана, — проговорил он, как часто говорил в прошлом, и под взглядом одетого в форму швейцара гостиницы мы целовались еще пять минут, прежде чем Пол дал мне уйти.

Я смотрела вслед его машине, и внезапно осознала холод ночного воздуха, поздний час и собственное одиночество. Содрогнувшись, я поспешила в отель и, уже улегшись в постель, долго лежала без сна, думая о том, как он едет домой, на Пятую авеню, к жене, о которой отказывался говорить.

Я старалась быть благоразумной. Не было никаких причин, которые мешали бы Полу любить Сильвию. Они были женаты много лет, и она, вне всякого сомнения, вынуждена была делать многое, чтобы оправдывать высокое звание госпожи Пол Ван Зэйл, жены одного из столпов нью-йоркского света. Но он мог и не любить ее, иначе вряд ли вызвал бы меня, и у меня не было никаких причин рассматривать ее как угрозу для себя, хотя бы уже потому, что он, как истинный джентльмен, обязан был оказывать ей известное, вполне заслуженное уважение. Я была явно неразумна и должна была стыдиться за себя.

Я уснула.

В половине шестого Элан начал прыгать на моей кровати, но я спала слишком крепко, чтобы реагировать на это больше, чем нечленораздельным ворчанием. В конце концов он юркнул под одеяло и на десять минут затих, но когда это ему наскучило, протопал своими ножками к Мэри и принялся терзать ее. Я подумала, что нужно было бы повысить жалованье Мэри. С чувством благодарности к ней я заснула и проспала до десяти часов, когда зазвонил телефон.