Человек-землетрясение - Хайнц Конзалик

– Ты, небо, славишь моралиста любопытство, – произнес он, перегородив собою дверь. – Что хочешь ты, наследник всех Баррайсов?

– У меня были дела в Ницце, и я подумал: Боб будет рад, если я зайду к нему.

– Сдаешь, Гельмут… Уже который раз я ловлю тебя на том, что ты неправильно мыслишь.

– Будем разговаривать в коридоре? – спросил Хансен. Он выглядел слегка утомленным. Вот уже две недели он колесил по всей Европе, посещал крупных предпринимателей и вел переговоры с военными министерствами. На баррайсовских заводах было разработано новое электронное устройство, которое, будучи вмонтированным в приборы целенаведения, гарантировало девяностотрехпроцентную точность попадания. Бонн разрешил фирме Баррайсов предложить свой патент дружественным государствам. «Это принесет нам миллионы! – потирал руки довольный Теодор Хаферкамп. – Лишний раз мы можем убедиться, на какие достижения способны человеческие умы и каких только не существует пробелов! Девяностотрехпроцентная точность попадания – это почти идеально. А поскольку человеку никогда не суждено быть идеальным, можно сказать: по человеческим меркам наш прибор совершенен. Только не говорите мне, что это военный прибор! Только не надо! Речь идет не о наступлении, а лишь об обороне. Это вклад в мои пацифистские убеждения. Защита духовных богатств человечества относится к высшим нравственным ценностям. Это нужно подчеркнуть, Гельмут, особо отметить в Бонне… И тогда мы начнем золотой экспорт!»

Дядя Теодор, всегда правильно информированный благодаря своему превосходному лобби и держащий нос по ветру в своих высказываниях в Промышленном клубе и на конвертах для пяти тысяч рабочих, оказался прав и на этот раз. Гельмут был назначен торговым представителем по части электронных устройств, так безобидно это было названо. Правда, у него при этом покалывало в области сердца и давило в голове, но он перелетал из страны в страну и учился общению с министрами и госсекретарями.

Как ни странно, на исходе этих недель Гельмут Хансен почувствовал скрытую симпатию к революционерам, которые объявили современное общество прогнившим. Спорить об этом с Хаферкампом было бесполезной тратой времени. Его девизом был лозунг «Спать на подушке, набитой деньгами, жестко, но приятно». Призыв «Измените общество!» звучал против него по-детски наивно.

– Ты выглядишь усталым, – заметил Боб, которому нельзя было отказать в наблюдательности и который разбирался в лицах.

– Я на пределе, Боб. Значит, ты не впустишь меня?

– У меня в постели голая девушка…

– В этом нет ничего нового. Раньше тебе это не мешало.

– Я люблю Клодетт, и эта любовь священна.

– Новая Марион Цимбал?

– Марион превратилась в бледное, уплывающее облачко.

– Так быстро?

– Можете с дядей Тео ликовать по этому поводу. Я начинаю становиться нормальным.

– На это чудо я должен полюбоваться. Боб… не будь архангелом, охраняющим рай огненным мечом. То-то мы удивлялись, что твоя машина еще не превратилась в металлолом.

– Я теперь езжу только шагом. – Боб вернулся в квартиру и сделал приглашающий жест. – Заходи уж, ты, нобелевский лауреат по морали. Как поживает Ева?

– Сдает экзамены, а потом мы поженимся. – Хансен зашел в переднюю и увидел свое зеркальное отображение со всех сторон. Боб кивнул. На его лице заиграла обычная ухмылка, в этом Гельмут Хансен не заметил никаких перемен.

– Ты, как всегда, идешь в ногу с порядком. Мне кажется, ты и в клозете поклонишься своей куче дерьма и скажешь: «Месье, ваш запах и консистенция свидетельствуют о сбалансированном пищеварении!» Стой! – Он удержал Хансена, когда тот собирался войти в большую комнату. – Не упади, Гельмут… Клодетт – евразийка.

– Мечта любого мужчины.

– И это говоришь ты! Если ты в ее присутствии позволишь себе глупое замечание в мой адрес, я разобью об твою башку первый попавшийся предмет. Понял?

– Вполне. В качестве кого мне предстать перед ней? Может, электриком, проверяющим предохранители? Они у тебя часто перегорают, так что это будет естественно.

– О, как остроумно. – Боб посмотрел на Хансена своими нежно-бархатистыми глазами. – Я рассказывал Клодетт о тебе и о том, что ты дважды спасал мне жизнь. Вот дьявол, это преследует меня на каждом шагу!

Он открыл дверь и прошел вперед.

Клодетт лежала на кушетке, правда не обнаженная, как объявил Боб, а в китайском халате. Хансен был сражен первым впечатлением. «Боб этого не заслужил, – подумал он. – Он живет в волшебном царстве. Если я расскажу об этом Теодору Хаферкампу, у него желчь разольется. Придется его обмануть».

– Клодетт, – нежно произнес Боб, – это Гельмут. Великий идеалист, который вкалывает, чтобы я мог спокойно жить. Так выглядит человек, который ведет здоровый образ жизни. Высшая форма извращенности.

Клодетт поднялась. Она подошла к Хансену и поцеловала его в лоб, обдав ароматом роз и азиатской таинственности. Взгляд ее блестящих глаз был неподвижен, они казались холодными звездами, лишающими воли и внушающими страх. Широкие рукава шелкового халата скрывали свежий след укола на левой руке.

Гельмут Хансен побыл минут десять и поторопился уйти. Ощущение, что он во власти щупалец гидры, было так сильно, что он с облегчением вздохнул, когда они с Бобом вышли из квартиры.

– Ну и как? – спросил Боб.

– Она морфинистка, – тихо ответил Хансен.

– Я вылечу ее, Гельмут. Это задача всей моей жизни.

– Ты живешь в разоренном раю, понимаешь, Боб?

– Я отстрою его заново.

– Она самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел!

– Она была проституткой.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Из-за дяди Тео. Это порадует его. Чем мне хуже, тем лучше он себя чувствует.

– Тебе плохо, Боб?

– Плохо? – Боб звонко расхохотался. – Как может быть плохо человеку, строящему свой рай? Я отведу тебе там уголок, когда закончу…

В глубоком раздумье Гельмут Хансен поехал в отель «Империал». Он провел беспокойную, бессонную ночь, задержался еще на день в Каннах и вновь увидел Боба, гулявшего с Клодетт по улице Круазет. Они походили на рекламную картинку – гордый, красивый, элегантный Боб и его спутница, непостижимое творение природы.

Люди останавливались и смотрели им вслед, в глазах мужчин появлялась мечтательная тоска.

– Он уже купил для нее ампул и таблеток на девять тысяч франков, – сообщил Чокки. Вместе с Вилькесом и Шуманом они сидели под навесом кафе, потягивали шербет с шампанским и были явно довольны развитием событий. Эрвин Лундтхайм снова отбыл в Германию и проявлял повышенный интерес к химическим лабораториям отцовской фабрики. Она выпускала лекарства, а рынок требовал все новой продукции. Исследовательская группа в лаборатории № 3 заканчивала серию опытов с новым психотропным препаратом.