Зарево - Юрий Либединский

Вначале Асад ходил, отсчитывая шаги (дорожки, расположенные одна под другой, были одинаковой длины) и тыкая палочкой перед собой, но потом необходимость счета постепенно стала отпадать, ноги сами «наизусть» вытверживали путь, и, доверяясь им, он научился почти безошибочно определять конец дороги. И все же иногда он ошибался — поворачивал раньше времени. Палка его тогда не нащупывала ступеней, попадала в пустоту. В таких случаях Асад не сдавался. Подняв лицо к небу, он пытался определить, не падает ли на него тень дерева, а если падает, то старался догадаться — тень какого дерева. Когда же и это не удавалось, он сердито и требовательно кричал: «Гриша!» И если Гриша не слышал, кто-либо из гедеминовского дома бежал ему на помощь…

Осенью тринадцатого года Гриша, провалившись на экзамене за четыре класса реального, пришел в отчаяние и хотел уже вернуться в Арабынь, но вмешался Асад и с помощью доктора Гедеминова добился того, чтобы Гриша на зиму остался в Краснорецке готовиться к весенним экзаменам четырнадцатого года. Пришла весна, Гриша заколебался и, по выражению Асада, «спраздновал труса» — на экзамен не пошел. Тщетны были упреки Асада, не подействовали даже язвительные насмешки Василия Загоскина, оказавшегося при одном из этих разговоров. «Срежусь», — твердил малодушный музыкант — и экзамен был перенесен на осень 1914 года.

Занятия с Гришей стали потребностью Асада и вместе с тем постоянным источником волнений.

— Ты вот опять не слушаешь меня, а? Ну куда ты смотришь? — кипятился Асад.

— На тебя смотрю, — спокойно отвечал Гриша.

— Ты думаешь, я слепой, меня обмануть можно, так? Слепого трудно обмануть. Вот я знаю, ты в окно опять смотришь… Ну что может быть в окне? Девушка прошла, да? Дуся-Муся…

Гриша молча краснел, он был влюбчив, и Асад безжалостно бил его по самому больному месту.

— А еще вздыхаешь по Оле Замятиной, ревнуешь, что она с Петькой Колмогоровым время проводит. Так ведь она начитанная девушка, на второй курс перешла, а ты… С Петькой можно о чем хочешь говорить. А с тобой? Весною, когда она тебе о Фурье сказала, а ты спросил, кто такой Фурье, и Колька Карпушев еще сказал, что у Фурье собственная кондитерская на Ермоловской улице, и ты поверил, — я чуть со стыда не сгорел…

— А там, правда, есть французская кондитерская, и я сам видел вывеску, — возразил Гриша.

— Фурнье — кондитерская, а Фурье — это был великий социалист-утопист.

— Ну вот видишь, социалист! Его в реальном не проходят — так зачем о нем учить? — отвечал Гриша и доводил Асада до бешенства подобной аргументацией.

Но, может быть, потому, что Асад чувствовал свое превосходство над Гришей, он предпочитал Гришино общество всякому другому и заметно отдалился от своих одноклассников, время от времени навещавших его. Не проявлял он никакого интереса и к Оле Замятиной, хотя она явно приходила к Гедеминовым только ради того, чтобы поговорить с ним.

— Вы молодец, Асад. Вы герой, — сказала она и даже, на зависть Грише, один раз осторожно провела рукой по жесткокурчавым черным волосам Асада.

Асад отдернул голову, густо покраснел и потом, когда Ольга ушла, даже выругался:

— Тоже воображет себя взрослой тетей, по головке поглаживает… Древнегреческий язык, видите ли, на трех диалектах изучать будет! А какому черту это нужно?

— Но ты ведь сам говорил… — хотел возразить Гриша.

— Молчи! — прервал Асад. — Для тебя что греческий язык, что политическая экономия — все одно…

Первый раз по приезде из Петербурга Ольга пришла к Гедеминовым. Она должна была выполнить поручение Людмилы: сообщить Евгению Львовичу, что Людмила находится где-то возле Баку в составе противочумного отряда профессора Баженова. Как и представляла Людмила, Евгений Львович оценил по достоинству поступок дочери. Он весь выпрямился, глаза его заблестели. «Моя кровь», — тихо сказал он. Они условились, что матери Людмилы, Ольге Владимировне, будет сказана лишь половина правды: Люда находится в районе Баку в составе медицинской экспедиции…

День этот, как обычно, начался у Асада с того, что, постукивая перед собой палочкой и подняв к небу худенькое, напряженное лицо, он с двумя парами очков на носу вышел на веранду и без чьей-либо помощи спустился по лестнице в сад.

В золотисто-зеленом тумане с радужными дугами и кольцами перед глазами Асада все время с шумом точно пролетали дикие ширококрылые птицы. День был солнечный и ветреный, и Асад понял, что это тени ветвей, раскачивающихся под ветром. Ветви шумели и шелестели и заставляли Асада напряженно вслушиваться — он не хотел, чтобы к нему кто-либо подошел незаметно.

И все же его застали врасплох. Сильные руки неожиданно обняли Асада, чья-то щека коснулась его щеки, и добрый знакомый голос по-веселореченски сказал:

— Светлого дня желаю тебе, братец!

— Науруз?! Откуда ты?

— Ш-ш-ш! Братец, не кричи. Я эту ночь просидел у вас здесь в овраге. Сюда должен скоро прийти Василий.

— Вася?.. Но откуда ты знаешь?

Науруз засмеялся и сказал по-русски:

— Телеграмм давал. Механика Максима на Пантелеевой мельнице знаешь? Пришел веселореченский горец с мешком кукурузы, — кому до него дело? Кто знает, что его Науруз зовут? Большевистская пошта (он выговаривал — пошта): я — Максиму, Максим — жене своей, она — Броне. Ты Броню знаешь, Василия невесту?

— Знаю. Все понятно, — ответил Асад. — Но если с вечера у нас в саду сидишь, значит ты ничего не ел утром?

— Немного было у меня с собой хлеба.

— Пойдем к нам домой. Ведь у Гедеминовых никто не выдаст.

— Знаешь, лучше бы сюда принести. Сам ты, конечно, не сумеешь, пусть друг твой, музыкант, постарается, уж я ему тоже когда-нибудь услужу.

— Конечно, конечно.

— Так я дождусь вас внизу, в старой сакле, туда и Василий должен прийти. Я там ночевал сегодня и еще ночи две переночую, пока меня Василий не отпустит.

И, сказав это, Науруз скрылся, даже чуткий слух Асада не уловил звука его шагов.

— Гриша-а! — крикнул Асад.

В овраге, у полуразрушенной сакли, они нашли Науруза и Василия.

На земле, на разостланном большом кумачовом, сильно застиранном платке, было навалено множество денег — и серебра, и меди, и грязных бумажных кредиток, желтых, синих, зеленых.

— Здорово, Асад! — однотонно сказал Василий. — Здравствуй, Гриша! Это хорошо, что вы пришли. Дело общественное, и я все равно хотел обратиться к доктору Гедеминову, чтобы засвидетельствовать факт передачи денег, собранных в Краснорецкой губернии, господину Наурузу Керимову, — сказал он, выделив слово «господин» добродушно-насмешливой интонацией.

Науруз засмеялся.

— Господин Керимов! — сказал он весело и горделиво развел свои большие руки.

— Но разве я могу…, — проговорил смущенно Гриша.

— Если, конечно, не боитесь, — сказал Василий, — и можете ручаться за себя, что не проболтаетесь.

— Я не боюсь и не проболтаюсь, — сердито ответил Гриша. — Но я просто не понимаю своих обязанностей.

— Обязанности самые простые, — весело ответил Загоскин. — Примите сейчас участие в подсчете этих денег, собранных среди жителей Краснорецкой губернии для увеличения забастовочного фонда бакинских нефтяников. Я при вас передам эту сумму Наурузу Керимову, а он должен будет перевезти эти деньги в Баку. Вы должны засвидетельствовать точно в рублях и копейках эту сумму, а также и самую передачу. И потом, как я уже сказал, молчать обо всем этом деле, пока вас не спросит представитель Союза бакинских нефтяников с целью проконтролировать нас…

— Но кто же окажет недоверие таким честным и идейным людям, как ты и Науруз? — спросил Асад.

— Э-э-э, брат! Денежки счет любят. И особенно общественные денежки, священные копейки, как недавно прочел я в газете о деньгах, собранных на Путиловском заводе для этой же цели. Статья подписана буквой «Ч». Кажется мне, что наш Константин ее писал, и слог у нее такой, — сказал он задумчиво.

Все замолчали, только слышен был монотонный говор быстрой воды горного ручья и шум ветра…

Уцелев во время волны арестов после краснорецкого восстания, Василий Загоскин и механик пантелеевской мельницы Колющенко восстановили партийную организацию в Краснорецке.

Максим Колющенко, вернувшись на прежнюю должность, продолжал свою работу на дворе мельницы, среди помольщиков, и постепенно стал восстанавливать связь с деревнями и станицами.

Воспользовавшись тем, что ему сейчас уже доверяли водить паровозы с товарными составами, Василий побывал во Владикавказе. А там, в редакции газеты «Терек», где работал Сергей Миронович Киров, можно было узнать партийные новости и, что еще важнее, получить оценку быстро следующих одно за другим политических событий. События бурно нарастали, промышленные центры перекидывали огонь стачек из одного города в другой: из Баку — в Петербург, из Петербурга — в Москву, из Москвы — в другие места страны.