Миллион поцелуев в твоей жизни - Моника Мерфи

в нее и замираю, почувствовав, как меня плотно окутывает жар и влага.

– Я не надел презерватив. – Я опускаю взгляд и вижу, как Рен ерзает подо мной, словно пытается принять глубже.

– Я принимаю противозачаточные, – признается она.

Я потрясен.

– Правда?

– У меня был нерегулярный цикл, когда я была младше. – Похоже, она смущена. – Мама отвела меня к гинекологу, и с тех пор я принимаю противозачаточные таблетки.

Черт возьми, обожаю ее маму.

– Я никогда не занимался сексом без презерватива. Никогда.

– Я тоже.

Я целую ее улыбающиеся губы.

– А ты смешная, Пташка.

– Стараюсь, – дразнит она, приподнимая бедра, и я все же вхожу глубже. – Ты говоришь правду?

– О том, что никогда не занимался сексом без презерватива? – Она кивает, и я отвечаю: – Да.

– Тогда давай попробуем. Так приятно.

Как только мы это сделаем, будет трудно снова вернуться к презервативам. Я чувствую… все. Никаких барьеров, только кожа к коже.

И, черт возьми, ощущения потрясающие.

– Я люблю быть в тебе, – шепчу я ей на ухо, потому что пока только так могу использовать это слово. И я правда люблю быть в ней. Трахать ее. Целовать и доводить до оргазма. Знать, что только я дарю ей такое удовольствие.

– А я люблю быть с тобой, – отвечает она, скользя руками по моей груди и обхватывая плечи. – Никто не знает меня, как ты, Крю.

И никто не знает меня, как она.

Ни одна душа.

Я начинаю нежно, не желая причинить ей боль. Для нее все это еще в новинку, и я уверен, что ей больно. Она уже кончила дважды.

Но в итоге я теряю контроль. Трахаю ее жестко. А Рен ни разу не возражает. Стонет и нашептывает мое имя, прижимая меня к себе. Я высвобождаюсь из ее рук, приподнимаюсь над ней и, схватив за бедра, трахаю до беспамятства. Пока она не начинает извиваться подо мной, тихим всхлипом давая понять, что кончает.

Я тоже кончаю. Очень сильно.

А еще влюбляюсь в нее.

Еще сильнее.

Глава 47

Рен

В понедельник утром я просыпаюсь от того, что ровно в девять мама стучит в дверь моей спальни, а потом заходит с большой белоснежной коробкой в руках.

– Просыпайся, соня, – щебечет она. – Тут для тебя посылка.

Я смахиваю волосы с глаз и щурюсь, когда она ставит коробку на стол, а потом подходит к окну и раздвигает шторы. На улице пасмурно, но все же так светло, что я со стоном падаю обратно на подушки.

– У меня каникулы, – говорю я. – Дай поспать.

– Я больше не могу ждать. – Она подходит к столу, снова берет коробку и вручает мне. – Это прислали тебе около часа назад.

Я сажусь, держа коробку на коленях. Знаю, от кого она, но не знаю, что внутри. От предвкушения кружится голова, и я смотрю на крышку, гадая, что он мог прислать на этот раз.

– О боже, открывай же, дорогая! – едва не визжит мама.

Я смеюсь в надежде, что там не лежит что-то пошлое, а сняв крышку и отодвинув белый бумажный наполнитель, обнаруживаю внутри коробку поменьше, завернутую в блестящую черную бумагу. Достаю ее, срываю обертку, как маленький ребенок в Рождество, и вижу полароидную камеру. Специальный выпуск при участии Кита Харинга.

– Я даже не знала, что такая существует. – Я рассматриваю коробку, смотрю на фотографию камеры. Она ярко-красная с одним из фирменных лучезарных младенцев Кита на передней стороне. На задней ее части черно-белая компиляция его работ. Очень красиво.

Наполнено смыслом.

Сердце так и сжимается в груди при виде нее.

– Камера? О, это Кит Харинг. – Мама забирает у меня коробку с камерой, рассматривает ее и читает описание. – Как здорово. Полагаю, это от сына Ланкастера?

Кивнув, я запускаю руку внутрь и нахожу среди бумажного наполнителя тонкую черную коробочку с помадой Chanel. Открыв ее и сняв колпачок, вижу, что она яркого, насыщенного розового цвета.

Будет хорошо смотреться на его коже, невольно думаю я.

Прилагается записка, и я спешно открываю ее, надеясь, что мама не заметит.

«Для нашей следующей фотосессии. Думаю, этот розовый цвет будет хорошо смотреться на твоих губах.

Целую, Крю».

Если он пытается довести меня до обморока, то у него прекрасно получается.

– Ты ему нравишься, – говорит мама.

Я поднимаю голову и встречаю ее внимательный взгляд.

– Он мне тоже нравится.

– Я сказала твоему отцу, что он не худший вариант. – Она ставит коробку на кровать возле меня, а затем присаживается на край матраса. – Он хороший? Я спрашиваю, потому что он Ланкастер. Они все славятся тем, что неприятные люди.

– Он хороший, – признаюсь я, вновь положив камеру себе на колени. – Жаль только, что папа так сильно из-за этого расстраивается.

Вчера вечером, когда я вернулась домой после того, как провела время с Крю, папа со мной почти не разговаривал. Уверена, он догадался, с кем я была, а я не стала ни подтверждать, ни опровергать. Так ничего ему и не сказала. Но, может, он все еще за мной следит.

Наверняка он знал, что я была с Крю. В его квартире.

– Ты его малышка. Он не хочет, чтобы ты взрослела. Я все твержу ему, что ты должна однажды стать независимым человеком, – говорит мама.

Я решаю задать ей вопрос, который вертится у меня на языке с тех пор, как привезли прошлый подарок.

– Почему ты так добра ко мне?

На ее лице отражается раскаяние.

– Нелегко слышать, как твоя дочь упрекает тебя в жестокости.

– Я правда считала, что ты меня недолюбливаешь, – тихо признаюсь я.

– Ты здесь ни при чем, все дело в твоем отце. – В ее голосе слышится легкая горечь. – Он постоянно занят работой. Или беспокойством о тебе. Я вообще не находила себе места в его жизни, поэтому срывалась на тебе при любой возможности. И это ужасно. Я завидовала твоим отношениям с отцом. Чувствовала, будто меня вытесняют из семьи.

Мне тошно от того, что она так себя чувствовала, но еще хуже от того, что вымещала это на мне, когда я была всего лишь ребенком и хотела внимания обоих родителей.

Мама делает глубокий, судорожный вздох.

– Мне жаль, Рен. Надеюсь, ты сможешь меня простить.

Когда она берет меня за руку, словно на большее не осмелилась из страха быть отвергнутой, я притягиваю ее ближе, заключаю в объятия и опускаю голову ей на плечо. Мы долго сидим, молча прижавшись друг к другу, и мне кажется, она плачет.

У меня тоже