Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

Убили его на празднике и убила девушка, которая выхватила из-под бело-розовой паллы железный дротик, метнула его в Супилия и попала точно в глаз. В следующее мгновение девушка эта прыгнула на конного солдата, столкнула его с лошади и пустилась наутек. За ней тут же снарядили погоню. Гнали, как гонят оленя, и, наконец, прижали к берегу широкой и бурной реки. Деться беглянке было некуда, и потому на полном скаку она спрыгнула с лошади и бросилась в пучину. Течение подхватило ее, и во мгновение ока она скрылась из виду. На первом пороге всплыла и зацепилась о камень бело-розовая палла, на втором – голубая туника.

В городе между тем задержали другую девицу, которая была в компании с первой и не помышляла о бегстве.

На следствии задержанная показала, что сообщник ее был не девушкой, а юношей, что звали его Квинтом; что Квинт этот, с которым она познакомилась третьего дня в ювелирной лавке, вскружил ей голову своим внешним видом, изяществом манер и ласковой обходительностью; что он подарил ей редкую серебряную монету с изображением Белой Лани и попросил помочь разыграть на празднике одного знакомого; с этой целью она взяла из домашнего гардероба и вручила юноше девичьи тунику и паллу.

Девушку в тот же день выпустили из-под стражи, прежде всего потому, что она была дочерью очень известного и влиятельного в городе человека. А Квинта-убийцу в городе сочли утонувшим: в том месте, куда он нырнул, даже самый опытный пловец не смог бы избегнуть смерти.

Лишь та, которая участвовала в «розыгрыше» и добыла платье, не верила в его гибель и как-то тайно призналась одной из своих близких подружек: «Он служит Белой Лани. Эта богиня защищает его от всех стихий. Значит, и от воды тоже. Он сам мне об этом рассказывал. Он обещал: «Что бы ни случилось, ты будешь моей женой, а я – твоим мужем». Так ему Белая Лань сказала, явившись к нему во сне».

Запомни эту наивную девушку, Луций – она еще явится в нашем рассказе.

II. В шестьсот восемьдесят шестом году от основания Города претором в Дальнюю Провинцию был назначен Луций Антистий Ветер. При нем должность квестора получил тогда еще тридцатитрехлетний Гай Юлий Цезарь. Это был его первый приезд к нам в Иберию.

Однажды, по поручению претора объезжая для судопроизводства общинные собрания, Гай Юлий прибыл в Гадес. Конечно же, он посетил храм Геркулеса Мелькарта, куда текли и текут сокровища верующих со всего мира. Золотом и золотыми камнями сверкал и светился храм изнутри. Бритые босые жрецы в льняных хитонах окружили римского квестора, рассказали ему о страстях, которые, по их словам, претерпел здесь Мелькарт, показали могилу божества, подвели к вечному огню. Но внимание Цезаря привлекла статуя Александра Великого, – помнишь, которая стоит неподалеку от западного входа, в правом нефе, возле колонны, которую называют «рубиновой»?… У этой статуи Гай Юлий остановился и надолго задумался. Видя, что квестор их больше не слушает, жрецы отошли в сторону. А Цезарь, глядя на статую Александра, стоял и думал: «В моем возрасте этот человек уже правил столькими народами. А я до сих пор еще не совершил ничего замечательного».

О мыслях своих он потом не раз рассказывал своим друзьям, так что его размышления стали известны даже историкам. И некоторые из историков утверждают, что Цезарь тогда заплакал, другие же возражают: нет, он лишь грустно вздохнул, почувствовав отвращение к своей бездеятельности.

На самом деле, рассказывал отец, Гай Юлий сперва грустно вздохнул, а затем прослезился.

И тут выступил из полумрака, неслышно подошел к Цезарю и бережно коснулся его плеча юноша лет шестнадцати. Юноша сказал:

«Не горюй, римлянин. Всё будет правильно и достойно тебя».

«Ты кто?… Ты ведь не жрец?» – удивился и спросил Цезарь, так как юноша одет был в обычное городское платье.

«Нет, я не жрец, – отвечал незнекомец. – Когда-то я был виночерпием Квинта Сертория. Теперь я сирота».

Цезарь, как ты знаешь, высоко ценил Сертория. К тому же он был родственником Мария. А потому сразу же проявил интерес к юноше и спросил:

«А как тебя, сироту, зовут?»

«Квинтом Гиртулеем», – последовал ответ. Цезарь же, еще больше заинтересовавшись, спросил:

«Погоди. Не Луция ли Гиртулея ты сын – того самого, который был квестором и легатом у Квинта Сертория?»

Юноша кивнул и улыбнулся.

«А чем ты теперь живешь?» – спросил Цезарь

«Я бросаю дротики. Иногда вижу вещие сны», – сказал юноша.

«Странный ответ», – сказал Цезарь.

«Сон, который приснится тебе нынешней ночью, будет еще более странным», – сказал юноша и, отступив к колонне, словно растворился в храмовом полумраке.

Где Цезарь спал в эту ночь – в храме, в резиденции или в частном доме – неизвестно даже историкам. Но ночью ему, действительно, приснился сон. Привиделось Цезарю, что он насилует собственную мать. В ужасе проснувшись, Гай Юлий тотчас послал за храмовыми пророками и ясновидцами, и те в один голос стали убеждать его, что сон, дескать, замечательный и великий, так как предвещает римскому квестору власть над всем миром, ибо мать, которую он видел под собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого.

Цезарь был так потрясен сновидением и так взволнован его толкованием, что лишь к полудню вспомнил о странном юноше, явившемся ему в храме. Он велел Корнелию Бальбу, который уже тогда стал другом и помощником Цезаря, – велел Бальбу разыскать некоего Квинта Гиртулея, юношу шестнадцати или семнадцати лет. Но поиски завершились ничем. Ни в храме, ни на форуме, ни в общественных банях никто никогда не встречал молодого человека с подобным именем. Более того, когда Гай Юлий велел найти и привести к нему бывших соратников Квинта Сертория, люди эти стали вспоминать и сообщили, что два старших сына Луция Гиртулея, насколько им известно, живут где-то в Нарбонской провинции, а младший сын Луция, Квинт, которого Цезарь сейчас разыскивает, был четыре года назад вместе со своей матерью задушен Марком Перпенной в Оске.

На том дело и завершилось.

III. В шестьсот девяносто втором году, как ты знаешь, Гай Юлий Цезарь был избран на должность претора. А в следующем, девяносто третьем году в должности пропретора во второй раз прибыл в Испанию, получив по жребию Дальнюю Провинцию.

И только он там объявился, в одном из городов (отец не мог вспомнить, в каком именно) к пропретору на форуме подошел белокурый молодой человек с ласковой улыбкой и голубыми проницательными глазами.

«Ты меня помнишь?» – спросил он.

Цезарь, который, как ты знаешь, всегда отличался прекрасной памятью и остроумием, ответил:

«Помню. Когда-то я разговаривал с тобой в храме Мелькарта. Ты назвал себя Квинтом Гиртулеем, сыном Луция. Но, видишь ли, мил человек, этого Квинта, как мне сообщили, за четыре года до нашей встречи убили в Ближней Провинции. Так кто же ты – самозванец или покойник?»

«Не то и не другое, – отвечал молодой человек. – Тебе сообщили неверно».

«А что ты теперь от меня хочешь? – настороженно спросил Цезарь. – Какой сон я нынче увижу по твоей милости?»

Молодой человек оставил без ответа второй вопрос и ответил на первый:

«Хочу у тебя служить».

«Гадателем? – поморщился Цезарь. – Гадатели мне не нужны. У меня их целая куча».

«Хочу служить воином. Это ремесло я с детства освоил. Владею всеми видами оружия. Но лучше всего метаю копья и дротики».

Цезарь усмехнулся и сказал:

«Приходи завтра в лагерь. Спроси Масинту. Пусть посмотрит, на что ты способен».

На следующий день Цезарь работал над документами, когда в палатку вбежал Масинта и возбужденно воскликнул: «Ты только посмотри, что творит! Сначала бросил с двух рук. Потом – спиной. А после – на целую стадию запустил копье!»

Цезарь укоризненно посмотрел на своего любимца, покачал головой и вышел из палатки на трибунал.

На лагерной площади были установлены четыре мишени. Цезарь спустился с насыпи и каждую из них осмотрел. В первой торчали два дротика, так близко друг к другу, что было удивительно, как они поместились на столь тесном пространстве и удержались в дереве. Вторая мишень тоже была поражена дротиком – насквозь и в самом центре. Третья мишень опрокинулась, не выдержав силы брошенного в нее тяжелого и длинного копья. Такими копьями тогда вооружали принципов – легионеров второго, поддерживающего ряда. Но они эти копья не метали, а кололи ими, как правило, налетевшую конницу.

Цезарь взглядом измерил расстояние между третьей мишенью и метателем, усмехнулся и сказал:

«Не только стадии, но и полстадии не наберется».

«На стадию такое неловкое копье никто тебе не метнет. Ну, разве, только Ахилл или Геркулес! – крикнул ему в ответ Квинт Гиртулей (это он, разумеется, был метателем, ведь именно его пригласили накануне). Так ответил и предложил: – Могу метнуть дальше, чем на полстадии! Но для этого мне потребуется особое, иберийское метательное копье! Прикажешь принести?»