Красавица некстати - Анна Берсенева

– Не надо тебе это слушать, – мрачно сказал Павел. – Оставайся у меня.

Легко было сказать «оставайся»! Как в реальности оставить Антона у себя – в одной комнате с подавленным происходящими переменами Гришей, с ко всему безразличной Кариной, – этого Павел не представлял.

К тому же он с горечью замечал, что между прежним бесшабашным мальчишкой, который был во всем близок отцу, и нынешним настороженным подростком, который относится к отцу с недоверием, лежит пропасть. Павел постоянно чувствовал неловкость, какую-то заминку в общении со старшим сыном. Собственно, у них почти и не осталось тем для общения. Все интересы Антона лежали теперь в очень незамысловатом кругу и были до уныния обыкновенны: компьютер, Интернет, интерактивные игры, какие-то программы, которые он пробовал писать… Во всем этом Павел, конечно, разбирался, потому что разбираться в этом было нетрудно. Но как же грустно ему было сознавать, что этими простенькими интересами ограничивается теперь жизнь его сына! Он ловил себя на том, что ему скучно с Антоном, и ему стыдно было себя на этом ловить.

Он слишком долго встречался с ним только урывками, в этом было все дело. Он пропустил в жизни своего сына все, что невозможно было подгадать ко встречам: его ссоры с одноклассниками, его восторг из-за каких-то сильных и неожиданных впечатлений, его первую влюбленность… Все это не совпало с их встречами, и это было уже невосполнимо.

Но, как бы там ни было, приезд Антона сделал совершенно очевидным то, что Павлу было ясно и раньше: надо было немедленно обменять квартиру.

Как происходил этот обмен, Павел до сих пор вспоминал с дрожью. Вся его жизнь превратилась в сплошное общение с риелторами и банковскими работниками: он продавал однокомнатную на Стромынке и, взяв кредит, собирался купить трехкомнатную где-нибудь в спальном районе. Жаль было уезжать из центра, но другого выхода он не видел.

К его удивлению, Карина заинтересовалась затеянным им обменом. Павлу показалось, что она словно ухватилась за этот обмен как за возможность обновления жизни. Этому можно было бы только радоваться, если бы Каринин интерес не выглядел так лихорадочно. Она вдруг стала покупать для обустройства будущей квартиры разнообразные предметы: пылесос, фен, кондиционер, миксер, кофемолку… Все эти приобретения ее радовали – как она сказала Павлу, в них было что-то устойчивое, она чувствовала себя с ними как-то спокойнее, чем без них. Поэтому фен, пылесос, кондиционер и прочие небесшумные приборы работали в квартире все одновременно. В сочетании с Карининой манерой мыть кофейную чашку, поставив ее на полчаса в раковину под струю воды… За выходные, которые Павел проводил дома, он боялся свихнуться.

К счастью, подходящий вариант обмена нашелся быстро. Продавалась квартира в Митино, притом даже не трехкомнатная, а четырехкомнатная, притом продавалась срочно и недорого, потому что хозяева уезжали в Германию. Все документы на обмен пришлось оформлять с космической скоростью. Хорошо еще, что регистрация отцовства прошла без сучка-задоринки, хотя и пришлось дать взятку, чтобы обойтись минимумом волокиты.

Получив наконец новое Гришино свидетельство о рождении, Павел спросил у Карины:

– Послушай, а твой старший…

– Что – мой старший? – Она подняла на Павла сумрачные глаза.

– Может… Может, его тоже надо сюда привезти? Все-таки это твой ребенок…

– Его не надо сюда привозить, – усмехнулась Карина. – Я привезла тебе твоего ребенка. Делай с ним что хочешь. У моего другая судьба.

Павел не знал, какая судьба у Карининого сына. Он вообще не думал, что человек должен как-то учитывать в своей жизни это неясное понятие. Но при мысли о том, что десятилетний мальчишка живет в какой-то глуши с бабкой и дедом, а те, Карина однажды обмолвилась, терпеть не могут байстрюка, которого беспутная дочь прижила от бандита, – при этой мысли ему становилось не по себе.

Но что тут можно было сделать? Хватало и насущных забот. Павел как мог торопил переезд в Митино: наладить хоть какое-то подобие человеческой жизни в одной тесной комнатке не представлялось ему возможным.

На приличный ремонт не было ни времени, ни денег – он нашел по объявлению двух хохлов, которые наскоро побелили потолки и переклеили обои. Обои пришлось покупать самому – Карина не выразила интереса к этому мероприятию. Зато она повесила в Гришиной комнате картину, которую подарили ей какие-то знакомые художники – видимо, те самые, на чердаке у которых она провела один из этапов своей жизни. Художники Павла не интересовали, как и Каринины этапы в целом, – она не была ему женой, то есть просто физически не была, хотя для того чтобы узаконить ребенка, им пришлось расписаться, – но картина вызвала у него сильнейшее раздражение, чтобы не сказать больше.

– Зачем Гришке видеть этот бред? – сказал он, глядя, как Карина вешает прямо перед детской кроватью это мрачное полотно. – Он и так… тревожный ребенок.

– Вот и хорошо, – усмехнулась Карина. – А ты хочешь, чтобы он стал таким, как ты? Скучным, как утренний бутерброд? Я не дам снять эту картину. – Глаза ее полыхнули мрачным огнем. – Только через мой труп.

«Черт с ней, пусть будет», – то ли про картину, то ли про Карину подумал Павел.

Изломы Карининого сознания волновали его ровно настолько, насколько он опасался повторения их у Гришки. Поэтому каждый раз, когда у ребенка грустнели глаза, Павел впадал в панику. Но, к счастью, Гришкина печаль имела другую природу, это было для Павла очевидно. Его сознание было не болезненным, а только слишком хрупким для простого мира, в котором ему предстояло жить. Что ж, как оно там будет дальше, неизвестно, а пока Павел чувствовал себя в силах защитить ребенка от натиска этого мира.

Так стоило ли придавать чрезмерное значение какой-то дурацкой картине?

Павел удивился, когда Карина сказала, что поедет с ним на Стромынку. Они уже перебрались в Митино, но на старой квартире оставались какие-то вещи, и Павел собирался их забрать. Вообще-то он хотел взять с собой Антона: тот был расторопен и мог помочь в сборах, от Карины в этом смысле не было никакого толку. Но если она хочет… Они поехали вдвоем.

Пока Павел доставал с антресолей в прихожей коробки и упаковывал в них Каринины фены-пылесосы, она прошла в комнату. Вдруг он почувствовал, как по ногам потянуло холодом.

– Закрой окно, – попросил Павел.

Оконные створки громко хлопнули. Ему почему-то стало страшно. Он швырнул коробки на пол и, соскочив со стремянки, бросился в комнату.

Дрожали от ветра створки открытого окна. Карины в комнате не было. Павел медленно подошел к окну.

Снег выпал еще ночью и за день не растаял. Каринино тело выделялось на белом снегу темной изломанной линией. Даже сверху, с шестого этажа, было видно алое обрамление, окружающее этот болезненный излом.