Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Евгений Аврутин

Кроме меня, пленных навещают офицеры. Кто-то по приказу штаба опрашивал новых пленных, но в основном этим занимались свободные от службы офицеры, заглянувшие в барак как на экскурсию. Из-за недавнего ночного нападения охрана удвоилась, но джентльменам, в отличие от казаков, часовые не препятствуют.

Саша, кажется, похудел ещё больше. Хотя зубы у него не болят, я не удивляюсь отсутствию аппетита. Он постоянно подшучивал над своей судьбой, вспоминал выстрел в Балтийском море, говоря, что скоро получит ответный залп. Спрашивал: отрубят ли ему голову, вместо расстрела, если он не только назовёт себя шпионом, но и признается в покушении на жизнь королевы? Я на него сердилась, говорила, что, если такие шутки продолжатся, с ним не будет общаться даже Крим. Пёс, конечно, опять сопровождал меня, собакам вход в тюрьму тоже не запретили.

Хотя настроение Саши я понимала. По его словам, инспектор вцепился в него крепко и требует признания в шпионаже. Так как наиболее преступный эпизод – побег с корабля, то «английский Сабуров» хочет, чтобы Саша для начала подробно его описал и выдал лиц, помогавших в побеге.

Я сказала, что если этот эпизод главный, то тогда приду в суд, Саша расскажет, как было, а я подтвержу. Саша чуть не закричал, требуя, чтобы я этого не делала. Он уже знает, что у меня и моего отца могут быть неприятности, и говорит: вы себе навредите, а мне – не поможете.

Ещё Саша грустно улыбнулся, сказав, что наш договор, заключённый на корабле, выполнен: я встретила папу. Я серьёзно ответила: ты умудрился опять попасть в плен до того, как меня увидел сэр Фрэнсис Летфорд, значит, моя часть договора не исполнена.

Но что делать – непонятно. Я так и не смогла пообщаться с русскими санитарами, однако если бы и смогла послать письмо Катерине Михайловне, вряд ли она сможет как-нибудь заступиться за Сашу. Про историю на корабле ей сказать нечего.

Саша сказал, что Катерина Михайловна могла бы написать великой княгине Елене Павловне, та – шведской или датской королеве, а та – королеве Виктории. Думаю, это хороший выход.

Проблема лишь в том, что суд – послезавтра.

Прощаясь с Сашей, я обещала ему что-нибудь придумать и сказала: вдруг завтра Севастополь будет взят, тогда его на радостях помилуют. Саша ответил, что хочет умереть от пули хоть на бастионе, хоть в британском лагере, но до этого события.

Неуверенно пообещав Саше, что никто не умрёт, я покинула его.

Вечером поговорила с папой. Если он так до конца и не поверил в угрозу от мистера Стромли, то неприятность, в которой оказался Саша, прекрасно понимает. Он сам недавно увидел, как «полицейская крыса» вцепилась в Сашу. Сказал, что вчера в клубе инспектор по шпионам долго беседовал с репортёрами, особенно с мастерами полицейских историй. Его интересовали реальные эпизоды, когда преступники, особенно карлики, желая скрыть свой взрослый возраст и избежать петли, выдавали себя за подростков.

– Неужели ты веришь, что Сашу могут… – в который раз спросила я.

– Я давно не верю, что в этом мире остались невозможные вещи, – грустно сказал папа. – Я знаю лишь одно: если sudar Александр решил умереть, не желая скомпрометировать тебя, то мой долг это предотвратить. Послезавтра мы придём в суд, я поговорю с заседателями, и если будет хотя бы минимальная возможность, – папа замялся, – шпионского приговора, то мы расскажем, как было дело. Но как хочется, чтобы до этого не дошло!

– А что будет с тобой? – спросила я.

– Юридически – ничего, да и с тобой тоже. Но мне придётся тотчас же попросить отставку, а чтобы она не выглядела дезертирством, немедленно вступить волонтёром в любой из полков, стоящих в передней линии.

– И получить пулю не в спину, а в грудь, – чуть не заплакала я. Папа развёл руками и сказал банальность, что о бедах не надо думать, пока они не произошли. А бед вокруг много.

Как сказал папа, наши французские союзники убедили лорда Раглана, что Севастополь надо брать штурмом, и поскорее. Теперь бомбардировка идёт днём и ночью, а пехотинцы, в первую очередь французы, атакуют русские укрепления, вынесенные перед бастионами, – редуты и люнеты[97]. Наши войска взяли каменоломни перед «Большим Реданом» – центральными укреплениями русских. Им слава – нам работа. Раненые поступают в госпиталь уже десятками, а иногда набирается и сотня в день. Так что пойду отсыпаться».

Раненых в госпитале и правда прибавилось, и один из них оказался для Джейн приятным сюрпризом. Она как раз заканчивала перевязывать руку лейтенанту дарбиширских стрелков (несмотря на робкие протесты Джейн, мистер Сазерленд старался держать её подальше не только от заразных болезней, но и от тяжёлых ранений), когда в соседнюю палатку внесли нового раненого. Уже голос заставил Джейн прислушаться – за время жизни в лагере она наслушалась самых разных акцентов, но этот звучал как-то уж очень знакомо.

– Мундир, сестрички, – просил раненый, – осторошнее с мундиром. Не надо резать, не надо, снимите так, я лучше потерплю, он у меня один. Э, а вот килт не так, он не снимается, он расфорачивается… – Тут раненый понизил голос и добавил что-то, от чего миссис Клушка и Болтушка за стенкой одновременно фыркнули – первая возмущённо, вторая, скорее, весело. Джейн и коллеги закончили перевязку одновременно, и Джейн столкнулась с миссис Боттли-Болтушкой в проходе между палатками. Та не могла сдержать улыбки, объясняя шёпотом:

– Вот и говори после этого о предрассудках. Один от трёх русских отбился, четыре серьёзных ранения, не считая лёгких, потеря крови, а он хоть бы застонал разок, и беспокоится только о мундире своём драгоценном. Храбрый, как горец, терпеливый, как горец, и бережливый, чтобы не сказать посильнее, тоже…

– Простите, а фамилию его вы не запомнили?

– Лейтенант Мэрдо Кэмпбелл. И запоминать не надо: он из девяносто третьего, там самое меньшее половина полка Кэмпбеллы, начиная с самого полковника – сэра Колина Кэмпбелла. На то они аргайлские и сазерлендские горцы…

– Лейтенант? Неужели? Я просила Мэрфи поискать в списках рядового состава – тогда понятно, почему он не нашёл…

Джейн нашла повод заглянуть в соседнюю палатку – да, раненый был похож на Уну, очень похож… такой же невысокий, такие же серые глаза, тот же овал лица с острым подбородком… но сейчас явно не в том состоянии, чтобы отвлекать его разговором. Через пару дней, когда он немного пришёл в себя, Джейн решилась побеспокоить его прямым вопросом:

– Простите, вы случайно не Мэрдо Кэмпбелл из Охенкраггана на острове Сгиах – сын Иана Кэмпбелла?

– Я самый. А вы откуда знаете, мисс?

В бою, как уже слышала Джейн, Мэрдо Кэмпбелл отличался мгновенной реакцией, но предположить это по его неторопливой манере разговора было трудно, и если он и удивился, то не очень показал это.

– У меня письмо для вас. Письмо от вашей сестры. – И Джейн в двух словах объяснила ситуацию и вытащила конверт, слегка испачканный на «Саут Пасифике», подмоченный у края проруби и тщательно запечатанный вновь после недолгого просмотра ротмистром Сабуровым.

Мэрдо прочёл записку и невесело улыбнулся:

– Зря она от меня скрывала. Я все знаю, и я не дурак, чтобы дезертировать и совать шею в петлю. Я сделаю лучше. Я дослушусь до поллуковника, или хотя бы майора, и вот тогда кое с кем потоллукую по душам… Долшен дослушиться. Семеро нас с острова в полк записалось. А остался я. Двое здесь, под Балаклавой, полегли. Один под Инкерманом. Трое от холеры. А я – лейтенант. И долшен стать хотя бы майором. За всех семерых.

– А как вам удалось… как вы стали офицером?

– Да так вышло. Записался, ясное дело, в рядовые. После Альмы стал капралом. После Балаклавы – сершантом. Вы, мошет, слышали… знаменитое дело было. В газетах писали про «тонкую красную линию», мошет, читали… – Джейн кивнула, хотя читала, конечно, уже с большой задержкой. – Полковник наш, сэр Колин, видно, ещё тогда меня запомнил. А после Инкермана вызвал и говорит: подавай, парень, на офицерский патент – я тебе помогу. И помог. Даром что патенты в первую очередь полошено тем давать, кто мошет заплатить за них. Сэр Колин ведь и сам когда-то свой патент не за серебро купил, а кровью заработал (Джейн уже знала, что шотландцы говорят «серебро», имея в виду деньги вообще, и слышала от отца, что его собственный лейтенантский патент когда-то оплатил дядя Хью).

Говорил Мэрдо неторопливо, с паузами между фразами, так что к концу этого объяснения миссис Кларксон позвала Джейн, и продолжать разговор пришлось при следующей возможности. Пациенту явно было получше («Я не могу помереть, мисс, я долшен дослушиться хотя бы до майора»). После довольно долгих расспросов про Уну («Недолго ей осталось слушить горничной: я теперь лейтенант, найдём дело получше») Мэрдо даже завёл разговор о вещах практических: