Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

Впереди виднелся костер, от которого ко мне бежали люди, так что я дернул за поводья моего скакуна и двинулся правее, в тень. Двое хайдерабадцев по-прежнему были рядом, отстреливаясь от наседающих панди и под их прикрытием мне удалось добраться до разрушенного дома, а лязг клинков, грохот мушкетов и вопли сражающихся слышались уже у меня за спиной. Рядом с домом были заросли кустарника. Быстро оглядевшись по сторонам, я понял, что ни один из неприятелей пока не замечает меня и аккуратно скатился с седла прямо в нечто, напоминающее навозную кучу и, тяжело дыша, залег под кустом.

Свою саблю я бросил, но за голенищем сапога у меня оставался солидный нож, а за поясом, под рубашкой — револьвер. Я отполз как можно дальше под прикрытие ветвей и замер. Послышался звук торопливых шагов — люди спешили на шум к баррикаде и еще две-три минуты эта адская музыка с выстрелами и воплями продолжалась. Затем все стихло, чтобы опять смениться градом криков и проклятий, предположительно адресованных защитниками города нашей отступающей кавалерии. Вдогонку прозвучало несколько выстрелов и затем в этом маленьком уголке Джханси воцарился сравнительный покой. Пока все шло хорошо — но, как сказал один умный парень, долго так продолжаться не могло.

Я выждал с четверть часа, а затем выбрался из кустов и оказался на узкой аллее. Вокруг не было ни души, но за углом виднелись отблески пламени сторожевого костра, вокруг которого сидело несколько панди и еще каких-то оборванцев; я прошел мимо них, обменявшись приветствиями и они лишь равнодушно скользнули по мне взглядами. Двумя минутами позже я уже был на базарной площади, покупая чапатти с соусом чили, и беседовал с лавочником, соглашаясь, что проклятые сагиб-логи неспособны ни на что большее, чем на жалкую стычку у бреши, так что Джханси им никогда не взять.

Несмотря на то, что было всего три часа ночи, на улицах оказалось людно как в полдень. Везде были войска — мятежники из Двенадцатого сипайского пехотного полка, солдаты-маратхи из армии рани, наемники-бхилы и всевозможный вооруженный до зубов сброд из окрестностей, в остроконечных шлемах, с длинными мечами, круглыми щитами и всевозможными ружьями — от винтовок Минье до фитильных мушкетов. Мне показалось, что в Джханси подозревают о том, что скоро наша армия пойдет на приступ и резервы выдвигаются к стенам.

На каждого солдата приходился десяток горожан и лавочники вели оживленную торговлю. Тут и там виднелись разрушенные дома и магазины, в которые попали ядра наших пушек, но среди населения не было и следа уныния, как того можно было ожидать — скорее ощущалось возбуждение и подъем — все были насторожены и громко болтали. Прошел отряд носильщиков, волоча тележку, набитую шестифунтовыми зарядами и я воспользовался случаем, заметив торговцу:

— Этого хватит, чтобы убить тысячу англичан, а, брат?

— Вполне, — согласился он, ухмыляясь. — И каждый пушечный снаряд стоит кругленькую сумму в рыночных ценах. Жизнь приходится покупать очень дорого — даже жизни англичан.

— Нет, рани заплатит за все из своей казны, — сказал я, одарив его настоящей сипайской ухмылкой.

— Хо-хо-хо, да вы только послушайте его! — презрительно захохотал он. — Сядь-ка на ее корм, солдат, поглядел бы, шибко ли разжиреешь. Когда это рани платила — или любой другой кто из принцев? А для чего же существуем мы, купцы, как не для того, чтобы платить, когда большие люди ведут войны?

«То же самое говорят и наши толстосумы в Реформ-клубе или в „Звезде и подвязке“», — подумал я, но вслух сказал:

— Говорят, сегодня ночью рани собирает в замке большой совет — это правда?

— Меня она не приглашала, — ехидно усмехнулся лавочник, — и вряд ли оставит мне свой дворец, когда захочет его покинуть. С тебя три пайсы,[180] солдат.

Я расплатился, узнав все, что мне было нужно, и пошел по улицам по направлению к форту, причем с каждым шагом мои колени дрожали все больше. Клянусь Богом, это было скользкое дело; я успокаивал себя мыслью, что каковы бы ни были ее чувства по отношению к моей стране и британской армии, ко мне она всегда относилась исключительно дружелюбно — и вряд ли она допустит жестокость по отношению к посланцу британского генерала. Тем не менее, когда я вдруг обнаружил, что стою, вглядываясь через маленькую площадь в мрачные очертания массивных дворцовых ворот, освещенных факелами, по обе стороны которых стоят огромные пуштуны ее личной гвардии в красных мундирах, мне стоило большого труда побороть жгучее желание броситься назад, затаиться в путанице улиц и появиться уже тогда, когда все будет кончено. Я поглубже нахлобучил на голову свой пуггари, так чтобы прикрыть большую часть лица, осторожно вытащил из кармана послание, тщательно составленное нами вместе с Роузом, твердой походкой подошел к часовому и потребовал вызвать начальника караула.

Тот вскоре показался, зевая и потягиваясь, и оказался не кем иным, как моим старым знакомым, который когда-то плевал на мою тень. Я передал ему записку и сказал:

— Это лично в руки рани, и никому больше. Быстро отнеси ей письмо.

Он недоуменно переводил взгляд с письма на меня и обратно:

— Но что это, и кто ты сам такой?

— Если принцесса захочет, она скажет тебе, — небрежно бросил я, скрываясь в тени арки. — Но знай, если ты промедлишь, она снимет с плеч твою пустую голову.

Пуштун стоял, выпучив глаза и вертя письмо в руках. Похоже, оно произвело на него впечатление — с этой красной печатью, на которой был выдавлен фамильный герб Листера — иначе и быть не могло. После повторной попытки выяснить, кто я такой, которую я просто игнорировал, он почесал в затылке и важно удалился, приказав часовым не спускать с меня глаз.

Я ждал, а сердце мое стучало как молот, потому что вот-вот все могло резко измениться к худшему. Роуз и я долго ломали головы, чтобы написать нечто, понятное только рани — на случай, если письмо попадет в руки врагов. В целях дополнительной предосторожности, мы написали текст на примитивном школьном французском, который, как мне было известно, она понимает. Письмо всего лишь гласило:

«Здесь тот, кто приносил тебе духи и портрет. Встреться с ним наедине. Верь ему».

Роуз пришел от этого в восторг — он, очевидно, был одним из тех, кто любит интригу ради самой интриги, и я был уверен, что он с удовольствием вместо подписи нарисовал бы череп со скрещенными костями. Сидя на корточках у дворцовой стены, я не мог относиться к этому делу так же легкомысленно. Если тупоголовый пуштун все-таки доставит письмо принцессе, она достаточно быстро догадается, от кого оно — но что, если она просто не захочет меня видеть? Что, если она решит, что лучшим ответом будет послать меня в штаб-квартиру Роуза — но только разрезанным на части? А если она покажет письмо кому-нибудь еще или неправильно поймет, или…