Диана: одинокая принцесса - Дмитрий Медведев

– А зачем еще одно вскрытие? – спросил Баррелл. – Ведь оно уже было сделано в Париже?

– То вскрытие было произведено на французской территории и по французским законам, – ответил Уилер[18].

На следующее утро гроб был на четыре дня перенесен в королевскую часовню Сент-Джеймсского дворца. Пол Баррелл, пришедший вместе с Люсией Флехой де Лима проститься с Дианой, был потрясен увиденным:

«Дверь со скрипом отворилась, и мы увидели в конце прохода из деревянных скамей дубовый гроб со свинцовыми заклепками. Он стоял на невысоком постаменте, как раз перед алтарем. Вокруг было сумрачно. Однако не эта темнота поражала больше всего. Куда больше меня поразило царившие здесь одиночество и отчужденность. В часовне не горело ни одной свечки, рядом с гробом не лежало ни одного цветочка. И это в то время, когда снаружи колыхалось целое море цветов, а на близлежащих газонах горело больше свечей, чем звезд на небе»[19].

Люсия нашла местного капеллана и обратилась к нему:

– Здесь же совершенно нет цветов! Прошу вас, внесите внутрь хоть немного букетов из тех, что лежат снаружи.

– Хорошо, мадам. Я что-нибудь придумаю. Не беспокойтесь, – ответил капеллан.

Неудовлетворенная столь флегматичным ответом, Люсия возмутилась:

– Послушайте, если завтра к нашему приезду здесь не будет цветов, я выйду на улицу и при всех скажу, что около гроба принцессы нет ни одного цветка. Представляете, к чему это приведет?[20]

Не дожидаясь реакции священника, Люсия заказала несколько букетов у флориста принцессы Джона Картера. На следующий день около гроба появились также белые розы от друзей Дианы лорда и леди Паламбо и букет из любимых цветов Дианы – белых лилий – от принца Чарльза.

Все то время, пока нация прощалась со своим кумиром, королевская семья проявляла чудеса эмоциональной сдержанности. В воскресенье, 31 августа, в одиннадцать часов утра королева, принцы Филипп, Чарльз, Уильям и Гарри отправились на воскресную службу в расположенную неподалеку от Балморала церковь Крайти. Как потом выяснится, это была одна из немногих церквей в стране, где в то утро в молитвах не упомянули имя матери наследников престола.

Королевская семья жила так, будто ничего не произошло. Чтобы не травмировать психику детей, по личному распоряжению Елизаветы из Балморала убрали все телевизоры и радиоприемники. Во всем дворце работал только один телевизор в личной гостиной британского монарха. Сотрудникам Балморала пришлось идти на различные хитрости – слушать новости тайком через карманные радиоприемники и смотреть втихаря телевизоры, замаскированные в шкафах или за диванами. Иллюзия спокойствия оказалась настолько реальной, что Гарри молился, «чтобы мамочка вернулась домой». И вдруг он совершенно серьезно спросил у отца:

– А это правда, что мамочка умерла?[21]

Что на это мог сказать принц? Промолчать?

Было бы не правильно думать, что горе Уильяма и Гарри было безразлично королеве. Напротив, Елизавета делала все возможное, чтобы облегчить их состояние. Трудность заключалась в том, что она использовала для этого только те средства, которые считала наиболее эффективными. Королева рассуждала так же, как и многие психологи, которые считают, что в один отрезок времени мозг способен обрабатывать лишь одну единицу информации. Елизавета постаралась настолько занять своих внуков, чтобы у них просто не осталось времени на переживания.

Специально, чтобы отвлечь юных принцев, в Балморал приехала сестра королевы принцесса Анна со своими детьми – двадцатилетним Питером и шестнадцатилетней Зарой. Не давал переживать Уильяму и Гарри и их дедушка, герцог Эдинбургский. Сам в десять лет потерявший мать, Филипп часто брал их с собой на длительные прогулки по окрестностям.

Возможно, эта терапия и в самом деле приносила свои плоды, но она была слишком холодной и слишком рациональной. Хотя именно разум, а не эмоции представлял собой тот штурвал, который позволял Елизавете II вести каравеллу института британской монархии сквозь бури и шторма второй половины XX века. Стоицизм и молчание стали главными китами, на которых строилась модель ее поведения. Королева считала, что сильные потрясения для того и созданы, чтобы переносить их стойко и без лишних эмоций.

Этот подход у кого-то может вызвать критику, но самое главное заключается в том, что он работает. Работает так же точно, как швейцарские часы, и так же слаженно, как двигатель немецкого автомобиля. Со своей эмоциональной сдержанностью королева представляла собой последний оплот чего-то вневременного посреди хаоса постоянных изменений. Это придавало и придает институту монархии смысл существования, снабжая его новыми силами.

Но только не в этот раз. Британский народ, рыдавший в голос, не хотел чувствовать себя одиноким. Всем хотелось, чтобы их суверен переживал вместе с ними.

«Разве, когда умер Черчилль, Елизавета не настояла на том, чтобы ему были организованы государственные похороны, как члену королевской семьи, разве она не отменила несколько своих визитов в связи с его болезнью? – спрашивали себя британцы. – Неужели королеве и в самом деле нет никакого дела до женщины, которая привела в этот мир ее внуков, будущих наследников престола?»

Пока подданные Елизаветы мучили себя этими вопросами, в Лондоне разразился новый скандал. Люди неиссякаемым потоком шли и шли к Сент-Джеймсскому дворцу, чтобы отдать дань любимой принцессе и расписаться в книге соболезнования. Книг оказалось слишком мало, и вскоре на Мэлл-стрит образовалась гигантская очередь, уходящая далеко за арку Адмиралтейства. Взгляды стоявших в очереди невольно упирались в памятник королеве Виктории и Букингемский дворец. Кто-то обратил внимание на пустой флагшток, и понеслось… «Как же так! – возмутился народ. – Принцесса скончалась, а королевская семья даже не приспустила флаг над Букингемским дворцом!»

На самом деле в этом не было ничего экстраординарного. По протоколу над главной резиденцией британского монарха развевается только его штандарт с лирой и львами. Он символизирует присутствие главы государства во дворце и никогда не приспускается. Даже когда монарх умирает – ведь его место тут же занимает наследник.

Но разве можно было объяснить эти сложные правила тысячам британцев, которые видели лишь отсутствие приспущенного флага, что лишний раз подчеркивало нежелание королевской семьи признать и разделить их горе?

Лучше всего недоумение людей от поведения Елизаветы, которая все это время продолжала пребывать в своем отчасти шотландском, отчасти викторианском мирке Балморала, выразила пресса. «Покажите нам, что вы тоже горюете!» – писала «Express»; «Где наша королева? Где ее флаг?» – спрашивала «The Sun»; «Ваш народ страдает – поговорите же с ними, мадам!» – просила «Daily Mirror». «The Sun» открыла горячую линию, по которой свое недовольство высказали сорок тысяч человек, а ее редактор разразился следующей тирадой: «Пустой флагшток в конце Мэлла – величайшее оскорбление памяти Дианы! Кто в такое время думает о чертовых протоколах?»[22]