Книга демона - Юрий Бурносов

– Ну как же?! Ты хоть объясни толком, чего удумал! Они стояли на самом краю обрыва. Внизу на острых

камнях плескался прибой.

– Просто держись, – прошептал Тильт и шагнул вперед.

Вниз.

Ветер упруго ударил им в лица. Свежий ветер, пахнущий морем и свободой.

Тильт закричал и раскинул руки. Будто паруса, хлопнули широкие рукава – и обернулись огромными белыми крыльями.

Тильт взмахнул ими.

И воздух подкинул его.

Вверх.

– Это сон! – прокричал цепляющийся за него Ферб.

– И мы – словно птицы! – откликнулся Тильт.

ГАЙ. ИЗБАВЛЕНИЕ

Нелегко дались Гаю строки, составленные из букв «Заповеди Имма». Трижды он портил бумагу и начинал работу заново. Его не ругали и не корили за допущенные ошибки – и это несколько его успокаивало. Он вспотел от усердия; он забыл о наставленных на него копьях и недавнем кровопускании. Низко склонив голову, прикусив кончик языка, он тщательно выписывал буквы, на которые указывал обритый маскаланец. Лишь иногда Гай отрывался от письма и обводил мутным взглядом заполнившуюся светящимся чадом залу.

– Пиши, почтенный мастер, – тут же напоминал о деле одноглазый надсмотрщик. – Пиши скорей, утро вот-вот соберется…

И Гай макал перо в чернильницу. И вновь склонялся над бумажным листом, отчего-то чувствуя великую ответственность за каждый выводимый значок, будто не буквы это были, а жизни человеческие, будто не слова он выписывал, а людские судьбы.

– Пиши, почтенный мастер… Пиши…

Потом появилось странное ощущение, будто он – это не он, Гай из Ан-Бранта, а некто другой. Мнилось, будто пером водит чужая рука. И мысли в голове были какие-то необычные, непонятные, точно бы подслушанные. И обретенное наитие подсказывало, что конец работы совсем близок. Что одна только строчка осталась.

Шесть слов…

Пять…

Четыре…

Последние буквы тесно и ровно легли на бумагу.

Осталось поставить точку – на нее и указал маскаланец острой палочкой.

Гай обмакнул перо, поднес его к нужному месту. И замер, не решаясь завершить текст, нутром чувствуя, что крохотная точка эта, оказавшись на бумаге, способна многое переменить.

– Ну же, почтенный писец, – жадно и горячо зашептал нависший над ним одноглазый. – Ну же! Ставь ее! Ставь точку! Заканчивай скорей!

Чернильная капля медленно набухала на кончике пера. Сорвавшись, она могла испортить весь лист.

Гай поспешно стряхнул ее на пол.

А потом легконько и аккуратно, едва-едва коснувшись бумаги, поставил тонкую ровную точку.

И расправил плечи.

– Все, почтенный мастер! – выдохнул одноглазый, глядя на писца с удивительным восхищением. – Теперь уже все!

Сдержанный смех и радостные шепотки растеклись по зале. Затрепетали бессчетные огни свечей. Тралланы просунули копья в беседку, нацелили колючие острия на сидящего в кресле Гая, и тот неожиданно понял, что никто не собирался его отсюда выпускать, что обещание свободы было обманом. Писец замер, не смея дышать, говоря себе, что этого не может быть, убеждая, что предчувствие его обманывает.

Обритый маскаланец потянулся к завершенному листу. Благоговейно ухватил его кончиками пальцев. И вдруг тихонько взвизгнул, а потом заверещал тонко и с переливами, словно какая-нибудь пичуга, – громче и громче. Задергался, затрясся. Казалось, что бумага нестерпимо жжет ему руку и он пытается отпустить лист, но тот будто прилип к его коже, прикипел к ней и притом сделался неподъемно тяжелым.

Переменившийся в лице одноглазый попятился, глядя на корчи маскаланца. Выкрикнул что-то, указав на Гая. И тралланы дружно ударили в писца копьями. Гай съежился, готовясь принять страшную боль, жалкий всхлип вырвался из его груди. Но наконечники не достали писца. Они смялись и рассыпались серебристой пылью в пяди от его тела. С треском лопнули выгнувшиеся дугами древки.

Маскаланец перестал визжать. Рука его высохла, сделавшись похожей на гнилую древесную ветвь. Он наконец-то сумел оторвать ее от бумаги – и лист, слетев со стола, вспыхнул голубым пламенем и исчез, оставив после себя плотное крутящееся облачко.

Одноглазый, выхватив нож, с криком кинулся на писца. И отлетел, наткнувшись на незримое препятствие.

Гай замер, догадываясь, что какая-то сила встала на его защиту, и боясь этой защиты лишиться.

Зала наполнялась смятением. Люди пятились, сталкивались, падали. Тралланы пытались пробиться к беседке. Воздух перемешивался взявшимися откуда-то сквозняками, свечи гасли десятками.

– Книга! – взвился к разрисованному потолку истошный вопль. – Книга тает!

Над головами мечущихся людей закружились бумажные листы, их становилось все больше и больше. Они взрывались голубыми вспышками, распуская облачка синеватого дыма.

Гай отступил к стене, прижался к ней спиной. Он ничего не понимал.

И другие, кажется, тоже мало что понимали.

Кружащиеся облачка вытягивались в вихри. От яркого полыхания жгло глаза. Храм наполнился шуршанием бумаги и криками. Тонкий пепел оседал на лицах и одежде. Люди с изуродованными лицами и рассвирепевшие тралланы пытались пробиться в беседку, но неведомая сила отбрасывала их назад. Извилистая трещина побежала по каменному полу. Обвалилась с потолка фреска. Вдребезги разлетелся пыльный витраж. Сильный удар сшиб с ног всех собравшихся в зале – один только Гай остался стоять.

А потом его мягко сдавило с боков, приподняло, закружило – и началось такое, что ни в одном сне представиться не может.

В один миг Гай оказался вне храма. Далеко внизу виделись скалы, окруженные морем. Они рушились, как рушатся подтаявшие льдины в ледоход.

Потом он очутился над пустыней.

Потом пронесся над широкой рекой…

Картины стремительно менялись: горы, степи, леса, города – все мелькало, сливалось, смазывалось. В ушах свистел ветер; облака ослепляли и оставляли на лице холодную сырость; солнце обжигало; звезды едва не цеплялись за волосы. Ночь, день, холод, жара, гром и тишина…

Не выдержав бешеного мельтешения, Гай зажмурился и закрыл ладонями уши.

…Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит на самом краю скалистого обрыва, под которым кипит на камнях прибой. Неровное, распухшее, словно больное, солнце, медленно выбиралось из моря. Широко растянулись у горизонта багряные полосы облаков, похожие на рубцующиеся раны.

– Ну вот ты и появился, – раздался за спиной спокойный голос. – А я уж заждался.

Гай медленно, опасаясь какого-нибудь очередного подвоха, повернулся.

На небольшой ровной площадке перед обрывом стоял самый обычный стул. На нем, положив ногу на ногу, сидел худощавый, непонятного возраста человек. Он не смотрел на Гая. Он любовался восходом.