Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

нарушило законы войны (tu quoque). Напротив, он утверждал, что ни американцы, ни немцы не совершили ничего незаконного. «Универсальность» их действий показывала, что законы войны на море изменились[1054].

Тем вечером некоторые американцы организовали шумное празднование Дня победы. Максуэлл-Файф написал родным, что освободился до 10 вечера, чтобы подготовиться к перекрестному допросу Дёница, – но его секретарши танцевали до 3 ночи. Следующим вечером после работы опять веселились. Жена Биддла Кэтрин, бывшая в то время в городе, устроила ужин в честь 60-летия своего мужа на вилле «Шикеданц», которая иногда служила американцам местом для развлечений. Гости собрались вокруг большого бассейна, наслаждаясь изобилием яств и напитков. Тейлор впоследствии вспоминал, что атмосфера была необычно «теплой и игривой». Никитченко уже неплохо выпил и флиртовал с хозяйкой, притворяясь, что хочет столкнуть ее в бассейн. Некоторые женщины из французской делегации произвели сенсацию, представ в наряде, который позже тем летом стал известен как бикини[1055]. Для СССР 9 мая имело особое значение – этот день Сталин выбрал Днем Победы. Пока Никитченко веселился в Нюрнберге, в России отмечали праздник со слезами на глазах. В советских городах прогремели тридцатикратные залпы, а Сталин призвал советский народ «самоотверженно, с энтузиазмом бороться» в деле строительства социализма[1056].

Рассмотрение дела Дёница, оказавшегося зажатым между празднованиями, продолжалось. 9 мая Дёниц показал, что отказался капитулировать ранней весной 1945 года, потому что боялся «уничтожения» советскими войсками немецких солдат и мирных жителей, в том числе женщин и детей. В мае 1945 года граждан Германии было проще эвакуировать с подконтрольного Советскому Союзу востока, и, как сказал Дёниц суду, это позволило ему сдаться[1057]. Он стоял на своем и на следующий день, когда его допрашивали Максуэлл-Файф и Покровский. Он признал перед Максуэлл-Файфом, что потопление немцами британского пассажирского лайнера «Атения» в сентябре 1939 года было ошибкой, но настаивал, что потопление судов, ведущих себя как военные корабли, узаконено международным правом. Аналогично Дёниц отверг обвинение Покровского в том, что он затягивал войну, потому что был фанатичным нацистом, и снова заговорил о беспощадности Красной армии. Покровский отверг ту «идею истины», которую высказал этот подсудимый[1058].

11 мая охранные меры во Дворце юстиции были резко усилены на фоне тревоги за безопасность суда. В ночь перед тем снайпер, лежавший в засаде на улице жилого района, убил двух американских солдат, которые ехали на джипе с тремя женщинами. Известие об этой стрельбе вызвало панику и привело к лихорадочной охоте на убийцу, которого посчитали немцем[1059]. (Позже выяснили, что стрелял американский солдат.) У советских представителей были другие заботы. Тем утром Трибунал формально рассматривал ходатайства Зайдля, поданные в середине апреля, о том, чтобы включить в состав доказательств секретные протоколы и вызвать Гауса как свидетеля. Максэулл-Файф, иногда выступавший на советской стороне, поддержал Покровского в попытке закрыть этот вопрос раз и навсегда; он заявил, что существо секретных протоколов уже входит в состав доказательств и что погружаться в них еще глубже – значит тратить время Трибунала. Лоуренс, похоже, был не согласен; он дал понять, что Трибунал благосклонно смотрит на то, чтобы принять документы Зайдля. Лоуренс размышлял вслух: если Трибунал примет копию секретных протоколов как доказательство, не будет причин вызывать Гауса свидетелем. Зайдль продолжал настаивать. Он признал: да, Трибунал заслушал показания об общем содержании секретных советско-германских соглашений. Но это не значит, что защите следует запретить ссылаться на сами эти документы. Зайдль по-прежнему утверждал, что секретные соглашения, несомненно, имеют отношение к делу Гесса[1060].

На том же заседании Трибунал продолжил расшатывать советское обвинение, объявив, что скоро вынесет решение по ходатайству геринговского адвоката Штамера о вызове дополнительных свидетелей для дачи показаний о Катыни, которое тот подавал еще в марте. Штамер просил вызвать нескольких офицеров из группы армий «Центр» вермахта, которые были расквартированы недалеко от Катыни, в том числе связиста Райнхарда фон Айхборна. Штамер хотел, чтобы они засвидетельствовали, что отчет Бурденко полон лжи. Ханс Латернзер, адвокат Верховного командования, высказался в поддержку ходатайства Штамера, объяснив, что катынский казус важен и для его клиентов[1061]. Покровский опротестовал запрос Штамера. Он заявил: советское обвинение ранее предполагало, что виновность немцев в Катыни «общеизвестна», и потому представило суду «лишь несколько коротких отрывков» из отчета Бурденко. Если Трибунал сомневается в надежности некоторых свидетелей или документов, представленных как доказательства, – и особенно если он позволит защите вызывать свидетелей Катыни – советскому обвинению придется зачитать под запись весь отчет Бурденко, чтобы представить дополнительные доказательства и вызвать новых свидетелей со свой стороны. Он предупредил, что все это затянет процесс на много дней[1062].

После обеда Трибунал собрался на закрытое совещание. Никитченко всеми силами боролся против этих последних запросов защиты. Он настаивал, что секретные протоколы не относятся к делу и что Зайдль представлял их с очевидно иными целями. Более того, обсуждаемый документ – который Зайдль называет «копией» – имеет неизвестное происхождение и не был должным образом сертифицирован; Гаус подтвердил его подлинность, опираясь только на свою память. Никитченко уговаривал коллег-судей даже не рассматривать такие шаткие доказательства. Он указывал (следуя совету Горшенина), что адвокат Риббентропа ранее просил заменить Гауса в списке свидетелей из-за «значительной утраты им памяти».

Западные судьи не приняли аргументов Никитченко. Они возразили, что секретные протоколы суть приложение к Пакту о ненападении, который обвинители уже представили как доказательство, – и это, несомненно, имеет отношение к делу. Биддл сухо добавил, что если советское обвинение оспаривает точность той копии секретных протоколов, что представила защита, то ему следует представить суду оригиналы, несомненно имеющиеся у советского правительства[1063]. Презрение Биддла к СССР было почти физически уловимо.

Никитченко твердо стоял на своем. Да, Пакт о ненападении имеет отношение к делу, но только потому, что Германия нарушила его условия; он настаивал, что любые приложения неважны. Он напомнил коллегам-судьям, что недавно Трибунал запретил заслушивать показания о Мюнхенском пакте, постановив, что его детали не имеют отношения к делу. Он заявил, что вопрос о секретных протоколах «аналогичен». Никитченко понимал, что с этим аргументом далеко не уйдет, и перешел к недостаткам обсуждаемого документа с юридической точки зрения. Если представленная Зайдлем в Трибунал запись – «копия» секретных протоколов, с каких документов ее скопировали? В конце концов было достигнуто нечто вроде компромисса. Западные судьи остались при своем решении, что секретные протоколы имеют отношение к делу. Но они сказали Зайдлю, что ему придется представить оригинальный документ[1064].

Затем Трибунал перешел к Катыни – и западные судьи остались при