История России с древнейших времен. Том 8. От царствования Бориса Годунова до окончания междуцарствия - Сергей Соловьев

Эта грамота, возвещавшая второе восстание земли, отличается от грамот, писанных во время первого восстания, тем, что в ней объявляется движение чисто земское, направленное столько же, если еще не больше, против козаков, сколько против польских и литовских людей; основная мысль грамоты: надобно нам соединиться и действовать вместе, чтобы не дать козакам сделать ничего дурного. Грамота имела сильное действие, ибо в областях все были готовы к восстанию и ждали только начала. Отовсюду слали в Нижний выборных на совет, присылали и казну, шли ратные люди. Первые пришли коломничи: сначала в Коломне сидел по королевскому приказу известный нам Василий Сукин, покинувший посольское дело под Смоленском, но уже 26 августа 1611 года король писал боярам в Москву, что Сукин вместе с сыном ему изменил и отъехал к ворам-изменникам. Оказывается, что Сукин переехал в Троицкий монастырь, ибо его имя встречаем в грамотах троицких подле имен Дионисия и Палицына. За коломничами пришли рязанцы, за ними – служилые люди украинских городов; пришли добрые козаки и стрельцы, которые сидели в Москве в осаде с царем Василием; все получили жалованье. Между всеми этими гостями и нижегородцами был великий совет и любовь, говорит летописец. Но дурные вести пришли оттуда, откуда менее всего их ожидали: Казань, которая до сих пор так сильно увещевала другие города к общему делу, теперь отказалась в нем участвовать по заводу дьяка Никанора Шульгина. Как видно, Шульгин был недоволен тем, что не царственная Казань, главный город Понизовья, не он, захвативший в ней всю власть, стали в челе восстания, а второстепенный Нижний с своим земским старостою; Шульгина поддерживал сват его, строитель Амфилохий Рыбушкин, который не слушался троицких грамот; тогда троицкие власти вызвали отца его Пимена, архимандрита старицкого Богородицкого монастыря, и за измену сына томили его тяжкими трудами, заставляли печь хлебы. К Шульгину же в Казань перешел Иван Биркин, также недовольный первенством Пожарского и Минина в Нижнем.

Получив весть о недобром совете Шульгина и Биркина, князь Димитрий, Кузьма и все ратные люди положили упование на бога, и как Иерусалим, говорит летопись, был очищен последними людьми, так и в Московском государстве последние люди собрались и пошли против безбожных латин и против своих изменников. Действительно, это были последние люди Московского государства, коренные, основные люди: когда ударили бури Смутного времени то потрясли и свеяли много слоев, находившихся на поверхности, но когда коснулись оснований общественных, то встретили и людей основных, о силу которых напор их должен был сокрушиться.

Так окончился 1611 и начался 1612 год. В конце января в Костроме и Ярославле явились грамоты от бояр московских с увещанием отложиться от Заруцкого и быть верными царю Владиславу: «Сами видите, – пишут бояре, – божию милость над великим государем нашим, его государскую правду и счастье: самого большого заводчика Смуты, от которого христианская кровь начала литься, Прокофья Ляпунова, убили воры, которые с ним были в этом заводе, Ивашка Заруцкий с товарищами, и тело его держали собакам на съедение на площади три дня. Теперь князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвою на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разоренье: ездят от них из табора по городам беспрестанно козаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают, насилуют православных христиан, боярынь и простых жен берут на блуд, девиц растлевают насильством мучительским, церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела на иконах делают, чего ум наш страшится написать. А польские и литовские люди, видя ваше непокорство, также города все пустошат и воюют. И то многим из вас известно: как в Новодевичьем монастыре сидели ратные люди от нас из Москвы, то они церковь божию соблюдали, как свое око; а когда Ивашка Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, то они церковь божию разорили и черниц – королеву, дочь князя Владимира Андреевича, и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде взглянуть не смели, ограбили донага, а других бедных черниц и девиц грабили и на блуд брали, и как пошли из монастыря, то церковь и монастырь выжгли: это ли христианство? Хуже они жидов, сами своих казнят и ругают, вас, дворян и детей боярских, гостей и лучших торговых людей эти воры козаки, наши и ваши холопи, грабят, побивают и позорят и вперед всеми вами и вашими домами владеть хотят, что сами вы лучше нас знаете. А теперь вновь те же воры – Ивашка Заруцкий с товарищами государей выбирают себе таких же воров козаков, называя государскими детьми: сына калужского вора, о котором и поминать непригоже, а за другим вором под Псков послали таких же воров и бездушников, Казарина Бегичева да Нехорошка Лопухина с товарищами, а другой вор, также Димитрий, объявился в Астрахани у князя Петра Урусова, который калужского убил. И такими воровскими государями крепко ли Московское государство будет и кровь христианская литься и Московское государство пустошиться вперед перестанет ли? А такими правителями, князем Дмитрием Трубецким да Ивашкою Заруцким, Московскому государству можно ли состояться? Они никогда в своем доме не умели ничего расправить, а теперь таким великим и преславным государством и вами всеми владеют и указывают, не для чего другого, как только для своих бездельных корыстей, воровства и содомского греха, а Московскому государству на конечное разоренье. А великий государь Жигимонт король с большого сейма, по совету всей Польской и Литовской земли, сына своего великого государя королевича Владислава на Владимирское и Московское государство отпустил, и сам до Смоленска его провожает со многою конною и пешею ратью, для большого успокоенья Московского государства, и мы его прихода к Москве ожидаем с радостью. Сами можете рассудить, что Московское государство усмирить и кровь христианскую унять можем только Сигизмундом королем и сыном его. Видя нашу беду и конечное разоренье, между нами нестроенье и несовет, кто не подивится, не восплачет и не возрыдает? Со всех сторон Московское государство неприятели рвут, и всем пограничным государям в посмех мы и в позор и в укоризну стали. А все это от вас, от вашего непокорства и крестного преступления».

Бояре писали правду: козаки подмосковного стана действительно вошли в сношения с ивангородским самозванцем, которому в это время удалось утвердиться в Пскове, почему он обыкновенно и называется псковским. Казарин Бегичев, приехавши из-под Москвы в Псков, не пожалел своей души и старости, как взглянул на вора, так и закричал: вот истинный государь наш калужский! А 2 марта подмосковный стан присягнул самозванцу по заводу Ивана Плещеева. Между тем из Ярославля дали знать в Нижний, что Заруцкий прислал много козаков в Ярославль, а Просовецкий уже идет с войском, хотят захватить Ярославль и все поморские города, чтоб не дать соединиться нижегородской рати с ярославцами. Получив эту весть, Пожарский немедленно послал двоюродного брата своего, князя Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского, и дьяка Семена Самсонова занять Ярославль до прихода Просовецкого, в чем они и успели. Вслед за Лопатою по тому же направлению двинулась и главная рать, казны нижегородской недостало ей на жалованье, и потому взяли деньги у купцов иногородних, торговавших в Нижнем, всего 5207 рублей, из которых 4116 р. было взято у строгановских прикащиков. В Балахне, Юрьеве Поволжском жители встретили войско с радостию, дали денег, проводили с честию. На Решме явился к Пожарскому Кирилла Чоглоков и подал грамоту от Трубецкого, Заруцкого и всего подмосковного войска; козаки писали, что они, преступя всемирное крестное целование – не выбирать государя без совета всей земли, целовали крест вору, который в Пскове, но теперь они сыскали, что во Пскове прямой вор, а не тот, что был в Тушине и в Калуге, отстали от него и целовали крест, что вперед им никакого вора не затевать, а быть с нижегородским ополчением в совете и соединении, против врагов стоять и Московское государство очищать. Пожарский и Минин не поверили козацкому раскаянию, у них было твердо положено не соединяться с козаками, однако, не желая преждевременно раздражать их, они отпустили Чоглокова с честию и велели сказать козакам, что нисколько их не опасаются и спешат к ним на помощь под Москву.

Дав отдохнуть войску несколько времени в Кинешме, Пожарский пошел к Костроме, но на Плесе получил известие, что костромской воевода Иван Шереметев прямит Владиславу и не хочет пускать нижегородское ополчение в город, Пожарский подумал с Мининым и решили, не останавливаясь, идти к Костроме. Здесь между жителями были две стороны: одна держалась воеводы, другая не хотела Владислава; последняя была многочисленнее, и как скоро Пожарский вошел в посад Костромы, народ встал на Шереметева, отнял у него воеводство и убил бы его, если бы не защитил Пожарский, у которого костромичи выпросили себе другого воеводу, известного нам князя Романа Гагарина. В то же время суздальцы прислали просить защиты от Просовецкого: к ним был послан брат Лопаты, князь Роман Петрович Пожарский.