Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

— Лапша долго хранится, — пояснила она, показывая ему и остальным мешочек с подсушенной лапшой. — Делать её можно из разного теста. Тут уж каждая хозяйка сама определит, что ей и её домашним любо. И ко всему лапшичка хороша, хоть к дичи, хоть к рыбе или просто с яйцом или сыром.

— И сытно, — поддержали её княжьи гости. — Но я бы ещё чего перекусил! — добавил один из мужей, и все захохотали.

Дуня вежливо улыбнулась, взглянула на князя.

— Спасибо тебе, хозяюшка, удивила своими яствами. Ступай домой.

Не успела Дуня поклониться и уйти, как слуги начали по-новой накрывать на стол и нести угощения.

Она заторопилась, всучила распорядителю мешочки с подсушенной пшеничной и гречневой лапшой, сказала, как варить и выбежала во двор.

Свежий воздух немного остудил её щеки, а сама она подумала, что, как всегда, не додумала, когда бросилась готовить и побежала кормить князя.

Но хорошо, что всё хорошо, хотя опять о ней болтать будут. А с другой стороны, ну и пусть! Вон как хорошо с песенным выступлением на площади вышло! Теперь незазорно знатным девам петь для души на людях, а то ведь только по праздникам и не по всяким, чтобы на язычество не смахивало.

Увидев дожидавшихся её Гаврилу Афанасьевича с Гришаней, она выдохнула, расплылась в улыбке и степенно влезла в возок. Возбужденно гомонящие слуги высыпали следом и, обсуждая кормление князя, поспешили за возком.

Дуня пока ехала, то пообещала себе быть самой умной и предусмотрительной, но тут же засомневалась, насколько ей это надо. Если педантично просчитывать возможные неудачи, то можно распрощаться с душевными порывами, а там недалеко до тихой и спокойной жизни, а ей этого никак нельзя допускать.

Вдруг она мало полезного сделала для того, чтобы исправить своё будущее? Или вдруг она вновь превратиться в незаметную тень самой себя? Да и надо бы признаться себе, что нравится ей, когда всё у неё внезапно, суматошно, с озорством и удалью. А ещё необходимо признать, что за её улыбку ей дают больше свободы, так что за ум лучше попозже браться!

Из возка Дуня выпрыгивала бодро, а когда поведала Кошкиной об устроенном ею угощении, то услышала от неё, что та нашла ей охрану до Москвы, возок и телеги. Дормез оставался в Новгороде, как и сама боярыня.

— Князь передал небольшой отряд под команду Гавриле. Там опытные вои, так что не подведут они нашего новика, а ему не зазорно поучиться у них. Кормление в дороге за твой счёт. Кони у воев свои, так что гнать всю дорогу не получится.

— Поняла…

— Подожди, это не всё. Приходили новгородские мастера, которых ты нанимала для изготовления шаробола, кланялись тебе и подарки оставили.

Дуня взяла в руки резную шкатулку.

— Лепо! — проводя по ней ладошкой, восхитилась она, а когда открыла крышечку, то внутри обнаружила расшитый девичий кошель с деньгами. Заглянула внутрь и улыбнулась:

— Честь по чести рассчитались со мной мастера.

— Ну что ж, значит нет обид меж вами. А насчет княжьего отряда, коли согласна со всеми условиями, то завтра же и выезжай.

— Согласна!

Глава 33.

В возке Дуня даже часа езды не выдержала. Выскочила из него прямо на ходу и бросилась к кустам. Из-за тёплой погоды в коробчонке нечем было дышать, а ещё запах старых шкур, которыми покрыли скамьи, сводил её с ума.

Всем пришлось остановиться и ждать пока ей не станет лучше. Потом Евдокия переоделась из дорожного в совсем простое платье и села на телегу. Тоже не сахар, но хотя бы духоты не было. Никто не осудил её, поскольку видели, как ей было плохо.

Мотя сочувствовала ей изо всех сил, но все мысли её были о ясном соколе Захарушке. Разбередил ей сердечко молодец, порываясь провожать до самой Москвы. Родители еле удержали его, пообещав с первыми же морозами выехать знакомиться с Мотиной семьей. Но до свадьбы им все равно придется подождать пару лет, и Моте это казалось вечностью.

— Боярышня, ты как? — тихо спросил Дуню подъехавший верный Гришаня.

— Не видишь, чуть жива, — буркнула она, подставляя лицо ветерку. — Такие вкусные пирожки были и даже не успели перевариться, всё кустам досталось. Жалко прямо до слёз!

— Евдокия Вячеславна, так мне кухарка Овиных целый короб тех сладких пирогов дала, — влез Гаврила.

— А чего это она тебя облагодетельствовала? — подозрительно спросил Гришка.

— Так за его обаятельнейшую улыбку, — тут же ответила Дуня и протянула руку, изображая хватательный жест. — Делись, Гаврила Афанасьевич, своей добычей!

Гаврила чуть отстал, чтобы снять короб с едой с другой телеги, а заодно скрыть разлившийся по щекам румянец. Вели ему сейчас Евдокия Вячеславовна вырвать из груди разгоряченное сердце и отдать его ей, то вырвал бы и отдал не задумываясь. И от этой мысли совсем жарко стало ему и… сладко. Он для неё… ради неё… за неё…

— Боярич, ты чего застыл? — коснулся его плеча пестун. — Пироги-то вон они!

— Эх, дядька, ничего-то ты не понимаешь! — осерчал Гаврила.

— Куда уж мне, — хмыкнул Бориска. — Да только ты бы не смотрел на неё… не ровня ты ей.

— Сейчас не ровня, а завтра, глядишь, и поднимется наш род, — ответил дерзко, но скорее пообещал себе Гаврила.

— А все равно ровней не станешь, — вздохнул Бориска. — Учёная она, — для наглядности дядька вздел корявый палец.

— Меня мачеха научит всему тому, что Евдокия Вячеславна знает, — решительно ответил боярич, хлопая по руке дядьке.

— Ну, коли так, то может быть, — с сомнением согласился пестун и подал короб с пирогами. — Иди, корми свою ненаглядную, — напутствовал он, но боярич уже ускакал.

— …Я