Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Так и так здесь для нас уже всё кончено, — заключил фиванец. — Войны Сатрапов подошли к концу. Что еще может предложить тебе Царь Царей? Ты выигрывал для него битвы в Каппадокии, Фригии, Египте, Мессопотамии и других странах, названия которых я и выговорить-то не в состоянии. Нам войны больше не нужны. Так давай же просто будем сидеть здесь и наслаждаться деньгами, славой и почетом. Видят боги, нам не нужно больше монет.

Парменион покачал головой. — Я еще не готов уходить на пенсию, дружище Мотак. Я хочу… — Он пожал плечами. — Не знаю, чего я хочу. Но не могу сидеть сиднем. Каковы последние новости?

— Сатрап Египта просит твоих услуг в отражении набегов диких племен на юге.

— Слишком жарко, — сказал Парменион.

— Олинфияне собирают наемников. Они были бы рады, если бы ты повел их войска на Македонию.

— Опять Македония. Занятно. Что еще?

— Царь иллирийцев, Бардилл, предлагает тебе работу, также как и Котис, Царь Фракии. Фракийское предложение выгоднее: два таланта золотом.

— А что же македонский Царь… Пердикка?

— От него ничего не слышно.

Парменион посидел какое-то время молча. — Я не горю желанием возвращаться в Грецию. Пока еще нет.

Мотак кивнул, храня молчание. Он знал, что мысли Пармениона вновь обратились к Эпаминонду. Фиванский герой разбил спартанцев, выведя армию Фив к подступам самой Спарты, где спартанский Царь, Агесилай, забаррикадировал улицы и отказывался от любых вызовов.

Для Фив настали славные дни, но афиняне — опасаясь амбиций Фив — заключили союз со Спартой, и на протяжении семи лет кровавые сражения следовали одно за другим.

Потом, когда Парменион пребывал при Великом Дворе в Сузах, пришла весть о битве при Мантинее. Спартанцы и афиняне вместе выступили против Эпаминонда. Фиванцы попытались повторить тактику, впервые использованную при Левктрах: массированное наступление. Но она не увенчалась полным успехом, и корпус афинской кавалерии пробил себе путь к Эпаминонду. Полководец погиб в полушаге от победы, а человеком, который его убил, говорят, был афинский капитан по имени Гриллус, сын Ксенофонта.

— Он был великим человеком, — прошептал Мотак.

— Что? Ах, да. Как у тебя получается всё время угадывать мои мысли?

— Мы друзья, Парменион. Теперь я боюсь за Фивы: Пелопид погиб в Фессалии, Эпаминонда больше нет. Кто же теперь будет сражаться за Фивы?

— Не знаю, но я не стану в это вмешиваться. Ксенофонт был прав. Греция никогда не сможет объединиться, а постоянные битвы только ослабляют ее всё больше и больше.

Из дома выбежала рабыня, поклонилась Пармениону и обратилась к Мотаку. — Прибыл гонец, господин. Он желает видеть полководца.

— От кого прибыл этот гонец?

— Он грек, господин. — Девушка склонила голову и стала ждать.

— Позаботься о том, чтобы ему поднесли вина. Скоро я поговорю с ним, — сказал ей Мотак.

Парменион подождал на солнце, пока Мотак не вернулся обратно.

— Ну, что там?

— Это иллириец. Бардилл отозвал своё предложение. Похоже, он разбил македонцев и убил Пердикку без твоей помощи. Возможно, сейчас хорошее время принять предложение Котиса. Фракия и Иллирия теперь будут драться за остатки. С Македонией покончено.

— Кто наследовал Пердикке?

— Один из принцев… Филипп, кажется, так он сказал.

— Я знал его в Фивах. Он мне понравился.

— О нет, — проговорил Мотак. — Даже и не думай.

— Не думать о чем?

— Я вижу этот твой взгляд, Парменион. У них нет армии, а вокруг собираются волки — глупо даже помышлять об этом. Да и к тому же, Филипп не сделал нам никакого предложения.

Парменион рассмеялся. — У него нет армии, и могучие враги окружают его со всех сторон. Это очень заманчиво, Мотак.

— Нет ничего заманчивого в смерти! — бросил фиванец в ответ.

Архелай был убит при пересечении реки Аксий к северо-западу от Пеллы, и с его смертью прекратилось всякое сопротивление Филиппу внутри Македонии. Но это не решило всех его проблем. Иллирийцы разбили македонскую армию на северо-западе, а теперь еще с севера нагрянули пеонийские племена, разграбив два города и тридцать деревень. Однако самое худшее ждало нового Царя впереди. С востока собирались вторгнуться фракийцы — готовясь возвести на престол дальнего кузена Филиппа, Павсания, в качестве марионеточного правителя. А с юга пришла весть о том, что Афины спонсируют другого кузена, Аргая, и что он выступает с армией, намереваясь отвоевать трон.

— Что меня удивляет, — поведал Филипп Никанору, своему ближайшему другу, — так это почему каждый стремится захватить престол именно сейчас. Ведь еще совсем чуть-чуть — и царство само окажется в руках врага.

— И все-таки ты победишь, Филипп. Ты сможешь. Во всей Греции нет человека, способного тебя перехитрить.

Филипп рассмеялся и приобнял друга за плечи. — Я бы принял этот комплимент с большей готовностью, если бы у тебя имелись для него хорошие основания. Однако мне нужно чудо. Мне нужен Парменион.

— Что для нас может сделать спартанец?

— Он может собрать для меня армию — а мне, клянусь костьми Геракла, она нужна позарез. Разыщи его для меня, Никанор. Разошли всадников, обратись к ясновидящим жрицам. Всё, что угодно. Только найди его.

Выбросив из головы мысли о трудностях, он вспомнил те дни, когда был заложником в Фивах одиннадцать лет назад, когда смотрел, как легендарный Парменион тренировал Священный Отряд. В этом мужчине что-то было, некое спокойствие, говорящее о великой силе, и в его глазах Филипп видел понимание, чувствовал дух спартанского воина.

А потом настал день сражения при Левктрах и поражение великих спартанцев. Победа Пармениона. С этого дня Филипп стал следить за вестями о путешествиях спартанца, увлеченно слушая истории о его победах в Египте и Персии. Сатрапы одаривали его золотом и драгоценностями, стараясь добиться расположения величайшего полководца современности. Даже Царь Царей, говорят, был восхищен его способностями.

Однажды войско неприятеля сдалось без боя, едва услышало, что против них ведет свои силы сам Парменион. Даже имя его имело власть над сердцами людей.

Как же ты мне теперь нужен, думал Филипп.

Аттал приблизился к Царю, стоявшему у окна в размышлениях. — Что делать с ребенком, владыка? — прошептал он. — Хочешь ли убрать его с дороги?

Вопрос был резонный, и Филипп размышлял над ним. Если его племянник вырастет, то однажды может возжелать престол своего отца. А всех прочих соискателей было заведено уничтожать.

Филипп вздохнул. — Где Симике?