Фантастика 2006. Выпуск 2 - Сергей Лукьяненко

Оплывали свечи в громоздком уродливом подсвечнике. Тени угодливо ложились под карты, подсвечивая траурным черным движения л-рея. Семь карт. Семь проклятых. Клади хоть веером, хоть в ряд, хоть разбрасывай. Семь — на двоих больше, чем может Матвей.

Семь.

Шесть и еще один.

Матвей отшвырнул карты — они ударили в стену, рассыпались по полу. Три года. Уже три года! Сколько осталось? Пять? Семь? Сколько?

…Стояла жара, и мать скорбно вздыхала, глядя на поникшие растения в огороде. Матвей, черный от пыли, чистил дровяной сарай. Хотелось на реку, бултыхнуться, так, чтобы только ноздри торчали, и не вылезать до вечера. Ну и пусть Гусинка почти пересохла и вода противно-теплая. Все лучше, чем возиться по хозяйству на таком солнцепеке. Но с матерью не поспоришь, у нее специально хворостина припасена. И когда по воротам застучали кулаки, Матвей с удовольствием отвлекся от дела.

Хлипкий засов не выдержал раньше, чем мать добежала до ограды. Всадники въехали во двор, как к себе домой, цыкнули на брехливого, но незлого пса и добросовестно подлаивавшего щенка. Мать замерла на мгновение со стиснутыми у горла руками, а потом рванулась к Матвею, толкнула его себе за спину. Приехавшие были в сером, и у каждого на груди щерилась вышитая собака. У Матвея ослабли колени: кто же из мальчишек не слушал в ночном страшные байки о Псах, вынюхивающих проклятых?

Всадники с любопытством глянули на них, спешились, но почему-то не стали хватать Матвея и тащить со двора. Стояли кругом и смотрели. Пока не въехали еще двое: седой старик и худущий, изможденный парень. На груди парня под жарким полуденным солнцем сверкал медальон л-рея. Старик неторопливо пересек двор, схватил Матвея за руку и вытолкнул на середину. Мать не осмелилась возразить, только длинно всхлипнула. Л-рей — он единственный не спешился, только обмяк, точно вот-вот рухнет с коня, — вгляделся в мальчишку. Матвею захотелось сжаться в комок, сделаться меньше щенка Мухты.

— Да, Крей, это он, — голос у л-рея был такой будничный, точно он спрашивал дорогу до соседней деревни…

Тот л-рей выдержал еще только одно новолунье. Матвей тогда единственный раз в жизни увидел со стороны, как снимается проклятие. И понял, зачем Крей туго притягивал парня веревками к лавке: тот так бился от боли, что мог покалечиться. Матвей глянул на старика:

— Меня вы тоже так будете, да? — он ненавидел Крея в ту минуту. Старик посмотрел круглыми, как у птицы, глазами и смолчал.

Матвей и сейчас иногда его ненавидит — короткими, яркими вспышками. Крей переносит их молча и потом не вспоминает. Это хорошо, потому что никого, кроме старика, все эти годы у л-рея не было. Крей терпеливо учил маленького крестьянина письму и счету, истории и географии, этикету и фехтованию. Мальчик бунтовал — зачем, если л-рей вне титулов! Но спорить с Креем все равно, что резать ножом воду. Через год Матвея никто не отличил бы от отпрыска знатного семейства.

Он пододвинул к себе колоду, еще раз отсчитал семь карт. Никто не помешает, просиди хоть до полуночи. И никто не посоветует: бессмысленно, проклятие можно снять, только когда сам принял решение. Матвей отделил одну карту и положил на край стола.

На этот раз барона за дверью не оказалось. Зато Крей терпеливо ждал в промозглом коридоре, закутавшись в плащ и прислонившись к стене.

— Пусть позовут того, последнего.

Малыш робко переминался на пороге. А он не из крестьян — определил Матвей, разглядев кружевной ворот рубашки. Светлые волосы вздыбились на затылке хохолком, на щеках — разводы от слез. Но сейчас глаза сухие, внимательные.

— Сядь.

Сам л-рей продолжал стоять у стола, постукивая пальцами по колоде карт. Мальчик не забился в угол кресла, как ожидал Матвей, а аккуратно сел на край, выпрямил спину и вскинул подбородок. Не дерзко, но так, что л-рей укрепился во мнении: точно не из простолюдинов. Может, потому и выторговали сыну право дожидаться дома, а не в подвале.

— Что ты знаешь о л-реях? — Матвей уже научился говорить так, что фразы звучали как удары кнута.

Но мальчишка, как видно, справился со своим страхом и ответил спокойно:

— Что л-рей может быть только один. Он ездит по свету и спасает от проклятий. Его боятся, потому что он может перевесить проклятие на другого. И что, если убить л-рея — или приказать убить, или причинить ему зло, — то все снятые им проклятья падут на убийцу. Я прав, л-рей?

Да, это не тот крестьянин, который за наглостью прятал страх. Умеет дерзить так, что не придерешься.

Матвей язвительно улыбнулся: ну конечно, перевесить проклятие на другого. А умен был тот, первый л-рей, который придумал эту байку. Иначе жизнь была бы слишком сложной. Матвей порой ловил злые взгляды, так хищник смотрит на дичь, которую нельзя схватить. С явной прикидкой: вот бы такого себе, да чтобы глаз поднять не смел, слушался беспрекословно.

— Прав, — Матвей взял карты, развернул веером шесть ярких картинок. Мальчик, не отрываясь, смотрел на его руки. — А ты знаешь, что л-рей не всегда освобождает всех? Знаешь, — удовлетворенно кивнул, заметив в глазах пленника тревогу. — Я должен выбрать из вас пятерых. Только пятерых в одно новолунье, пока держится печать. Остальных — никогда, — карты с треском прошли между пальцами. — Понял, ты?! Думаешь, пять — это мало? Смотри на меня! Чего морду воротишь? Мало? А по мне — так сильно много!

Мальчишка сглотнул, но голову не опустил. Злость у л-рея неожиданно прошла. В общем-то, разве пацан виноват? Не больше, чем сам Матвей. Он аккуратно сложил карты в колоду.

— Тебя как зовут-то?

— Иволга, — купился тот на дружеский тон.

— Как?!

— Ой, ну то есть Ивон, но меня все зовут Иволга. Я пою хорошо. Я даже в ратуше пел.

Матвей ярко представил, как это было: свет из витражных окон расцвечивает белую праздничную рубашку, хохолок на затылке приглажен, новые башмаки еле слышно поскрипываю, когда маленький певец переминается с ноги на ногу. Хотя нет, этот наверняка чувствовал себя уверенно, чувствуется порода.

— Значит, Иволга, — Матвей сел, столкнул локтем колоду со стола. — А знаешь ли ты, Иволга, что л-рей — это не дар, а проклятие? Единственное проклятие, которое не может снять сам л-рей. Снять и жить, просто жить, — он не справился с тоской, прорвавшейся в голосе, и замолчал. Иволга глянул из-под упавших на лицо светлых волос. — Иногда кажется, что все бессмысленно. Все равно не сможешь освободить всех. Ни один л-рей не снимет все проклятия. Не сможет. Да и не успеет. Знаешь, сколько живут л-реи? Лет до двадцати. А потом или сходят с ума, или умирают от припадка. Вариантов нет. Понимаешь, за каждое снятое проклятие расплачиваешься такой болью…