Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Набожные кадьяки, с унылым видом дергались и торопились, оглядываясь на море, где их сородичи уже носились на двухлючках, промышляя кормившихся на воде каланов. Команда «Байкала» спускала на воду байдары и шлюпки, они сновали от барка к берегу, компанейские служащие разгружали их, партовщики весело охотились, удаляясь все дальше от бухты.
Последними рейсами на берег вывезли продукты, палатки и женщин с детьми. Освободившись от груза, барк выбрал якорь и ушел в Охотск за грузом Компании для Уналашки и Аляски. На Урупе же, почитав молитвы, читаемые перед началом всякого дела, люди взялись за работы, вдохновленные их началом. Промышленные быстро собрали избу, куда переселили женщин и детей, затем стали строить барабору для партовщиков. Петруха выбрал место для кузницы, накрыл его навесом, устроил горн, установил наковальню. Весь подсобный инструмент был привезен с Ситхи. На третий день после ухода барка он уже ковал скобы и обручи. Два его сына-погодки, с веселыми лицами помогали отцу.
Едва устроившись, накрыв груз от дождей и туманов, промышленные стали осматривать окрестности и нашли горячие источники, в которых можно мыться. Помня, как пересидел в Горячих ключах за Озерским редутом, Сысой настрого запретил ходить к ним поодиночке и сидеть в воде дольше четверти часа.
Остров был покрыт трудно проходимым стлаником и бамбучником. Здесь росла черешня, а к солнечной погожей осени вызрело много ягод. С северной стороны острова до сентября колыхалось крошево льдов, но затем, до середины октября стояла хорошая солнечная погода с редкими туманами. Потом они стали накрывать остров гуще и чаще, заморосил дождь, пришла сырая зима, но к этому времени стан был устроен, жизнь партии налажена.
Прошел год, с тех пор как на Урупе появилось новое селение. Промыслы были удачными, а здешний морской бобер-калан намного лучше и дороже калифорнийского. Как в старые времена партовщики и служащие работали с паев, а потому никого не приходилось подгонять и поторапливать. В августе к острову подошел незнакомый бриг под компанейским флагом, дал салют из пушки, дождался ответного залпа из укрепленного зимовья и, часто меняя галсы под прямыми парусами, осторожно вошел в бухту. Сысой, разглядывая корабль в подзорную трубу, вслух прочитал название «Чичагов» и пожал плечами. Об известном адмирале и министре он ничего не знал и уже привык к тому, что кораблям присваивали имена людей, а не святых покровителей. Бриг не был знаком никому из старовояжных промышленных.
Кадьяки, промышлявшие бобра вблизи бухты, бросили промыслы, стали поспешно выгребать к судну, медленно двигавшемуся под одними брамселями, на ходу карабкались на борт и вскоре плясали на палубе. Бриг бросил якорь, спустил шлюпку, помимо гребцов в нее набилось так много людей, что она просела по самые борта и в сопровождении двухлючек направилась к селению.
Промышленные и партовщики побросали дела, выбежали на берег, вошли до колен в воду, подхватили шлюпку за борта, вытянули на песок вместе с людьми. По ходу торопливо и весело расспрашивали гребцов с пассажирами откуда и куда они держат путь. Бриг был новым, купленным у американцев и переименованным, его послали с Ситхи в Охотск с заходом на Уруп. На корабле прибыло подкрепление и замена служащим, паевые продукты: мука, соль, сахар, табак, ром.
Сысой вышел вперед, высматривая знакомых, но узнал только комиссионера Хлебникова. Тот тоже узнал старого приказчика, на пару с незнакомцем отделился от прибывших на шлюпке. Тяжело шагая после долгого плаванья, с трудом переставляя ноги и увязая в мелком песке бухты, двое направился к Сысою. На комиссионере был статский гороховый сюртук, под ним камзол поверх шелковой рубахи, голова покрыта шляпой. Его спутник, похожий на приказчика с выбритым лицом был покрыт котовой шапкой, поверх камчатой рубахи накинута меховая жилетка, на ногах юфтевые сапоги.
Сысой наказал Петрухе принять новоприборных и партовщиков, а сам шагнул навстречу Хлебникову. Рядом с комиссионером был новый приказчик, присланный на перемену и по уговору с главным правителем. Сысой поприветствовал обоих и первым делом повел в пакгауз, показать добытые меха. По пути он узнал, что бриг привел с Ситхи незнакомый ему лейтенант Липинский, а прежнего правителя Чистякова уже сменил капитан первого ранга Фердинанд Петрович Врангель. Сысой никак не показал удивления, что правителем поставили прусака, поскольку все беды и непорядки последних лет служащие приписывали приказам Гагемейстера, которым восхищался Хлебников. А тот с новым приказчиком был удивлен количеству добытого калана, цвету меха, и качеству его хранения.
По грубой прикидке добыто на восемьсот тысяч рублей ассигнациями. О таких удачных промыслах уже забыли на островах Алеутского и Ситхинского архипелагов. Хлебников принялся азартно считать шкуры, увязанные по сортности, при этом жаловался:
– В Калифорнии совсем плохо. В прошлом году пытались промышлять к северу от Росса. Отправили двадцать одну байдарку с приказчиком Гольцыным… Не знаком? – спросил, вскинув глаза. – Сысой помотал бородой. – Партию сопровождала шхуна. Байдарщики дошли до мыса Мендосино, были задержаны ветрами и бурунами, а шхуна добралась до Тринидада, и за все плаванье с нее видели только двух каланов. Одного добыли… Ну, да что об этом?! – Встрепенулся, вопросительно глядя на Сысоя. – Прежний Главный сказал, что по словесному с ним уговору ты с сыном устраиваешь селение и промыслы на Урупе и оба возвращаетесь на родину. Не раздумали? А то промыслы-то хороши, да еще с паев, за два-три года здесь можно хорошо заработать?! – Плутовато прищурился.
– Не раздумали! – пробормотал Сысой, опуская глаза.
Об этом они говорили с сыном целый год. Петруха крепко стоял на своем. Жизнь по чужбинам, среди иных народов изрядно опостылела ему, а та, которая представлялась на отчине, среди родственников и единокровников, была незнакома, может быть, потому и манила, как Сысоя когда-то Заморская Русь. Но одна забота сына была бесспорной: через год его старший становился собственностью Компании, через другой та же участь ждала младшего.
Петруха давно был самостоятельным, в отце не нуждался, а Сысой пуще, чем в Озерском редуте, претерпевал душевную боль по оставленной дочери. Женку, с которой жил в ладу, забыл легко, а дочь – не мог, хотя и старался не думать о ней. И чем дальше удалялся от Калифорнии, тем сильней мучился, мысленно убеждал себя, что поступил правильно: девочка скоро войдет в зрелый возраст и будет вольной индеанкой, а не креолкой, потом выйдет замуж и он,
