Лондон. Биография - Питер Акройд

Средневековые хронисты, обличавшие лондонское пьянство и всяческую греховность, обрушивались, помимо прочего, на городских насильников, распутников, проституток и содомитов. Из XII века до нас дошло упоминание о Бордхоу – районе публичных домов в приходе Сент-Мэри-Коулчерч. В XIII веке и, возможно, намного раньше существовала улица Гроупкантлейн, протянувшаяся по двум приходам – Сент-Панкрас и Сент-Мэри-Коулчерч (в 1276 году она упоминается в написании Groppecountelane, в 1279 году – Gropecontelane). Смысл понятен из названия (grope – искать, нащупывать; cunt – женский половой орган). К тому же периоду относится упоминание о Лав-лейн («Любовной улочке»), где «обыкновенно забавлялись молодые парочки», и о Мейд-лейн («Девичьей улочке»), «получившей такое название из-за здешнего распутства».

Близ Смитфилда располагался переулок Кок-лейн, «отведенный», как было сказано в 1241 году, для плотских утех. В определенном смысле он стал первым переулком красных фонарей, специфически знаменитым своими многочисленными проститутками. «С наступлением ночи они выходят из своих жилищ… убежищами, где они принимают кавалеров, служат им убогие таверны». Это описание годится для любого столетия – от XIII до XIX, что лишний раз подчеркивает способность иных небольших участков сохранять верность одному роду деятельности, сколь сильно ни менялся бы обступающий их город. В этом переулке обитали типичные лондонские персонажи – такие, как миссис Марта Кинг, «низенькая толстушка, которая прошлой зимой ходила в бархатном платье и нижней юбке», миссис Элизабет Браун, «которая с пятнадцати лет торгует девочками, – женщина скромная и приятная в общении, пока не опорожнит третью бутылку», и миссис Сара Фармер, «рослая могучая баба, наружно и нравом нимало не привлекательная». Ленгленд в «Видении о Петре Пахаре» (ок. 1362) обессмертил «Кларис из Кок-лейн и клирика из церкви».

К XIV веку относятся сведения о судебных процессах против проституток, куртизанок, сводников и содержателей публичных домов. В июне 1338 года Уильям де Долтон был арестован за то, что «содержал скверный дом, где замужние женщины забавлялись с любовниками»; в следующем месяце Роберт де Стратфорд был предан суду за сводничество.

В 1339 году Гилберта ле Стренгмейкера, жившего на Флит-стрит, судили за то, что он «завел у себя нехороший дом с проститутками и содомитами»; на том же судебном заседании разбиралось дело двух куртизанок – «Агнес и Джулианы с Холборна», которых обвиняли опять-таки в потворстве содомскому греху. Выходит, в средневековом Лондоне пышным цветом цвел гомосексуализм, сросшийся с миром публичных домов и сводников. Можно было бы говорить о «подполье», не будь эти дела общеизвестными и повсеместными.

Судебным преследованиям подверглись содержатели борделей в уордах Олдерсгейт, Тауэр, Биллингсгейт, Бридж (там одна из проституток звалась Кларис ла Клаттерболлок[81]), Брод-стрит, Олдгейт, Фаррингдон и так далее. Многие из наказанных за пособничество разврату приехали в Лондон издалека, откуда следует, что молва о столичном распутстве и связанных с ним возможностях наживы распространилась по всей стране. Лондон издавна был средоточием английской греховности. Великая средневековая хроника, известная под названием «Брут», упоминает о «дамах… кои носят лисьи хвосты, пришитые изнутри так, чтобы закрывали им задние места», а в другой хронике говорится о женщинах, которые ходят, «заголив грудь и живот». Закон запрещал продажным женщинам одеваться так же, как «благородные дамы и девицы королевства»; им следовало носить полосатую одежду, бывшую знаком их профессии, и косвенно это свидетельствует о терпимости, проявляемой средневековым католическим Лондоном: проституция не запрещалась и не изгонялась из города.

Во времена позднего Средневековья разврата в Лондоне было, может быть, больше, чем в любой период XIX или XX веков, – и уж во всяком случае он проявлялся куда откровенней; он достиг таких размеров, что городские власти встрепенулись и в 1483 году выпустили воззвание, обличавшее «зловонный и ужасный грех распутства… который возрастает день ото дня и коему ныне предаются более, чем в былые времена, а средства для оного греха доставляют продажные, праздные и беспутные женщины, бродящие по городу во все дни». Последовали попытки убрать «беспутных» с наиболее респектабельных улиц, сосредоточить их за городскими стенами – в Смитфилде и Саутуорке. Саутуоркские бордели на Банксайде к югу от Темзы, однако, то и дело подвергались атакам властей, действовавших то ли по прихоти, то ли в приступах паники, и продажные женщины предпочитали такие районы, как Сент-Джайлс, Шордич (где их можно встретить и сейчас) и Аве-Мария-элли близ собора Св. Павла. В других местах города они предлагали свои услуги в публичных домах типа «Гарри» на Чипсайде и «Колокол» на Грейсчерч-стрит. Кстати, словечко stew (публичный дом) этимологически связано не со stew, понимаемым как тушеное мясо или горячая мясная похлебка, а со старофранцузским estuier (помещать в чехол, в замкнутое пространство или в рыбный садок). Новый смысл с упором на стиснутый, воспаленный жар, на разгоряченность был усилен возникновением сифилиса, который в XVI веке стал источником гнева моралистов и зубоскальства сатириков.

Но сексуальная жизнь в городе продолжалась без оглядки на моралистов, и приезжие отмечали непринужденную близость отношений между полами. В XVI веке один венецианец писал: «Молодые женщины в немалом числе собираются за Мургейтом позабавиться с юношами, с которыми они даже не знакомы… Поцелуям нет конца». В подобных играх, судя по всему, участвовали и замужние особы, и в начале XVII века на берегу Темзы был воздвигнут высокий флагшток, «на коем вывешены всевозможные рога в честь рогоносных мужей Англии… и англичане потешаются там друг с другом вовсю – проходя, приветствуют один другого и всех вокруг снятием шляпы». В те же годы большой популярностью пользовался бродсайд под названием «История замужней женщины».

Повсеместное присутствие продажных женщин приводило, среди прочего, к тому, что их называли на десятки разных ладов[82]. Знаменитая сводня, мадам Крессуэлл из Кларкенуэлла, изображена на нескольких живописных портретах и гравюрах; в ее заведении имелись «красавицы на любой вкус – от угольной присоски-чернавки до ненасытной златовласки, от сонной томной улитки до горячей наездницы», – и она поддерживала связь с агентами по всей Англии, которые выискивали для нее юных и привлекательных. Она была одной из многих известных лондонских бандерш. В первом варианте цикла гравюр «Путь проститутки» Хогарт изобразил Мамашу Нидем, владевшую знаменитым борделем на Парк-плейс. Но ее забили до смерти у позорного столба, и поэтому Хогарту пришлось заменить ее Мамашей Бентли, которая снискала в Лондоне не меньшую славу. Эти Мамаши воистину воплощали в себе материнское начало в городе похоти.

А что касается дочерей (и сыновей) – они зачастую были очень юны. «Через каждые десять шагов, – писал один немецкий путешественник, – к тебе пристают, причем даже дети лет по двенадцати, и таким недвусмысленным образом, что можно не спрашивать, что им от тебя нужно. Они льнут к тебе пиявками… Нередко хватают таким способом, о котором я дам наилучшее понятие, не сказав более ничего».

Представление об уличной жизни в 1762 году и о тогдашних сексуальных услугах дает дневник Босуэлла. Вечером 25 ноября, в четверг, он присмотрел девицу на Стрэнде и «пошел с ней во двор с намерением насладиться ею в броне [т. е. в презервативе]. Но у нее не нашлось… я поразил ее величиной, и она сказала, что, если бы я лишил кого невинности, девица криком бы кричала от боли». Ночью 31 марта следующего года «я отправился в Гайд-парк, подцепил там первую шлюху, какую встретил, и без лишних слов совокупился с нею в чехле, ничего не опасаясь. Она была тоща и уродлива, изо рта у нее несло спиртным. Я даже имени ее не спросил. Когда я кончил, она, скользнув, исчезла». 13 апреля «я отвел во двор маленькую девочку – но сила мне изменила». При всей своей склонности к морализаторству задним числом Босуэлл не придает тому обстоятельству, что она «маленькая девочка», никакого значения, и это показывает, что на улицах Лондона подобных ей было множество.

Когда Томас Де Куинси познакомился с одной из них, звавшейся Энн, они провели вместе немало ночей, бродя «по Оксфорд-стрит взад и вперед»; однако «она до того была робка и удручена, что сразу становилось ясно: печаль прочно завладела ее юным сердцем». Они расстались, условившись о скорой встрече на углу Титчфилд-стрит, и больше он ее не видел. Тщетно он высматривал Энн в лондонской толпе среди тысяч девичьих лиц; он гневно обращался к Оксфорд-стрит: «О жестокосердая мачеха – ты, что слушаешь вздохи сирот и пьешь детские слезы». Подобное сочувствие к страданиям юных проституток трудно, если вообще возможно, встретить в документах XVIII века, включая дневник Босуэлла. Через месяц после того, как он «отвел во двор маленькую девочку», он сговорился с уличной женщиной, «отправился с нею на Вестминстерский мост и на благородном сем сооружении, облеченный в броню, вступил в жаркую схватку». На жаргоне эпохи произошедшее, видимо, следовало назвать «за три пенса встоячку». «Каприз, которому я повиновался, совершая это над током Темзы, возбудил меня необычайно».