Жертвы Ялты - Николай Толстой

«Даже если некоторые не выдержали немецкого нажима и пошли служить в немецкую армию или в лагерную полицию, это в общем можно понять. Каждому дадут возможность исправиться… Мы всех примем, всех возьмем домой, все они — сыновья своей родины».

Посол также тепло отозвался о работе YMCA:

«В России тоже много молодых христиан, но они не организованы», — объяснил он. У Лаури сложилось впечатление о после как о человеке, который глубоко чувствует трагедию пленных, оказавшихся в невыносимых обстоятельствах. Он даже заключил, что у Богомолова «хорошее чувство юмора».

Лагерь Боригар з течение нескольких месяцев управлялся двумя пленными, Ивановым и Титаренко, бывшими солдатами немецкой армии. Но в конце мая 1945 года охрана внезапно ужесточилась, лагерь обнесли проволокой, число охранников увеличилось вдвое. Репатриации из Франции по морю уже шли полным ходом (из Марселя пленных везли в Одессу), теперь же началась подготовка к первому этапу по суше. Один украинец, решивший вернуться на родину, оставил нам описание такого путешествия. Он рассказывает, как пленных с торжественными речами, музыкой и знаменами посадили в грузовики… затем отвезли в сборный пункт под Лейпцигом и поместили за колючей проволокой. Здесь вместо музыки их встретили заряженные ружья, а приветственные речи свелись к угрозам и ругательствам. Потом начались допросы: тут уж за дело взялось НКВД. Следователь задавал бесконечное количество вопросов и после каждого ответа кричал: «Все врешь!» Кормили ужасно. Пленные вели весьма пессимистичные разговоры: обсуждали судьбу предыдущих партий.

Рассказчику удалось бежать, пробравшись на возвращавшийся назад американский грузовик.

За пределами лагерей оперативники Драгуна установили настоящее «царство террора». Французская полиция их совершенно не контролировала — вероятно, по распоряжению свыше, — и они развязали в Париже буквально оргию шпионажа, похищений людей и убийств. В марте 1946 года из своей парижской квартиры исчез при загадочных обстоятельствах молодой русский беженец, скрывавшийся под польской фамилией Лапчинский. Бывший «остарбайтер», освобожденный американцами, он приехал во французскую столицу в ноябре 1944 года, подружился здесь с моим дальним родственником графом Иваном Толстым. Однажды вечером Лапчинский пришел на званый обед в ужасном волнении. Он обнаружил, что за ним следят. Хозяин дома и гости решили, что его страхи сильно преувеличены, но все же посоветовали быть поосторожней. Лапчинский, впрочем, вовсе не нуждался в этом совете. По словам тех, кто его знал, он и без того был крайне осторожен и никогда никому не открывал дверь, да никто к нему и не ходил. Первые посетители появились за несколько дней до этого вечера. Как рассказывала потом консьержка, к молодому человеку заходили три «поляка», но не застали его дома. В следующий раз «полякам» повезло больше, хотя, что именно произошло — осталось неизвестно. В комнате пропавшего Лапчинского полиция обнаружила страшный кавардак, пятна крови, которые явно старались затереть. Случайный прохожий оказался свидетелем того, как в большой черный автомобиль втолкнули человека и машина тут же унеслась прочь в неизвестном направлении. Лапчинского больше никто никогда не видел, а досье парижской полиции пополнились еще одним нераскрытым преступлением. Но вряд ли можно сомневаться в том, что это преступление было совершено НКВД. Правда, газета компартии «Юманите» сделала сенсационное открытие, что все это дело рук гестапо (в 1946 году!). НКВД вообще славилось делами такого рода, и похищение Лапчинского напоминает нашумевшие похищения белогвардейских генералов Кутепова и Миллера в Париже в 1930 и 1937 годах.

Только в мае 1946 года министр внутренних дел отважился заявить протест советскому послу по поводу этих преступлений, открыто совершаемых на французской земле. Но коалиционное правительство (в которое входили и коммунисты), проводившее курс умиротворения СССР, вынудило министра подать в отставку.

В отличие от правительства, французская армия не поддалась советскому нажиму. В Потсдаме Новиков жаловался, что во французской оккупационной зоне Германии белоэмигранты ведут пропаганду среди советских перемещенных лиц с целью убедить их не возвращаться на родину:

«В данном случае эта деятельность ведется при активной поддержке со стороны французских военных властей и службы военной безопасности».

Через месяц генерал НКВД Вихорев приступил к охоте за русскими во французской зоне Австрии. В Фельке, около границы с Лихтенштейном, он обнаружил лагерь, где можно было поживиться, и намеревался уже броситься на добычу, но не тут-то было. «Подполковник Фишелье, отвечающий за лагеря в этой зоне, отказал Вихореву в просьбе допустить его в лагерь, сославшись на отсутствие инструкций из Парижа».

В 1947 году Франция отказалась от политики насильственной репатриации, руководствуясь теми же соображениями, что Англия и США. Москва отреагировала на этот шаг градом нападок, обвиняя французов в том, что они препятствуют возвращению советских граждан. Но французский МИД решительно отверг эти обвинения, указав, что большинство перемещенных лиц, которых хотят заполучить Советы, — это украинцы, прибалтийцы и другие несоветские граждане. В последующем заявлении французский представитель заметил, что советские официальные лица пользовались в лагере Боригар полицейскими методами, утверждая при этом, что все обитатели лагеря добровольно хотят вернуться на родину. Между тем, как отмечали некоторые скептики, «замеченные недавно за каменной оградой лагеря заграждения из колючей проволоки противоречат уверениям, будто заключенные находятся там по доброй воле».

Струйка репатриантов, проходивших через лагерь на обратном пути в СССР, постепенно иссякла, и все же советское посольство настаивало на необходимости сохранить это огромное поселение, являвшееся в глазах общественного мнения советским анклавом на французской земле. Над входом, под огромным портретом Сталина, освещаемым по ночам, развевались красные флаги. У французов были все основания подозревать, что лагерь стал центром советского шпионажа и подрывных операций. Французская компартия, семь лет назад поддержавшая советско-германский раздел Польши (СССР и нацистская Германия были тогда друзьями, связанными договором о дружбе и ненападении), вполне могла работать на советскую оккупацию страны. В 1947 году перспектива вооруженного коммунистического путча во Франции, при поддержке советского оружия и, возможно, армии, вовсе не выглядела нереальной. Однако в мае правительство Рамадье изгнало коммунистов с министерских постов и решилось наконец перейти в наступление.

Поводом для активных действий послужила история русского эмигранта, гражданина Франции Дмитрия Спешинского. При оформлении его развода с женой, родившейся в СССР, суд в Ницце решил оставить трех дочерей супругов с отцом: девочки родились во Франции и были французскими подданными. Вскоре после суда мать и девочки исчезли. По просьбе Спешинского полиция начала расследование и установила, что следы ведут к Боригару. Тогда отец потребовал, чтобы ему вернули дочерей. Еще несколько месяцев назад такое требование повергло бы власти в замешательство, но сейчас это было на руку кабинету. За дело взялись хотя и поздно, но решительно. Таинственный лагерь, куда более двух лет не ступала нога представителя французских властей, был окружен полицией, полицейскими в штатском и солдатами в количестве двух тысяч человек. Поблизости стояли — на случай осложнений — два легких танка. Советское посольство было извещено о рейде за 20 минут до того, как французские солдаты ворвались в лагерь через ворота, на которых висел огромный портрет «отца народов». Как и следовало ожидать, в одном из бараков они обнаружили детей Спешинского с матерью. Через несколько дней им предстояло сесть на поезд, отправлявшийся в Москву, а оттуда их путь лежал бы в Караганду или на Воркуту. Девочек вернули отцу. При тщательном обыске лагеря полиция обнаружила всего 58 человек, ожидавших, по их словам, отправления в СССР, но зато наткнулась на склад оружия: 10 английских и 2 советских пулемета, 10 винтовок, 1 дробовик, 52 магазина для винтовок, 49 автоматных магазинов, 5 ящиков с патронами, 10 гранат и 7 револьверов. Советское посольство заявило, что это всего лишь сувениры, сохранившиеся у некоторых советских граждан в память о славных днях в Сопротивлении. Мы, однако, можем предположить, что у этих сувениров было несколько иное назначение.

Таким образом, насильственная репатриация завершилась во Франции через несколько месяцев после заключительной репатриационной операции союзников в Италии. Всего из Франции были репатриированы в СССР 10 481 человек. Однако, говоря о позиции французского правительства, следует иметь в виду, что, в отличие от США и Англии, Франция пережила немецкую оккупацию и была сейчас слабой и раздробленной страной. Сотни тысяч французов, в основном жители Эльзаса и Лотарингии, были вывезены в Германию на принудительные работы, в конце войны их освободила Красная Армия. Число их значительно превышало количество англо-американских военнопленных, чья судьба так заботила Идена и Стеттиниуса. К тому же Советам было бы куда проще задержать гражданских лиц, нежели союзных военнослужащих. Ведь сначала Англия и США намеревались заключить с СССР соглашение о взаимной репатриации одних лишь освобожденных военнопленных и только по настоянию советских представителей согласились «включить в соглашение также советских и британских подданных, интернированных и насильно вывезенных немцами». Как отмечали английские официальные лица, таких английских подданных практически не существовало, тогда как число депортированных советских граждан достигало нескольких миллионов. Возможно, если бы англичане заняли твердую позицию в этом вопросе, — гражданских лиц удалось бы исключить из соглашения, однако политика МИД основывалась на другом принципе. Для французов же дело обстояло несколько иначе: они-то как раз стремились заполучить назад своих депортированных граждан и при переговорах с Советами оказались в невыигрышной позиции. Даже в момент рейда в лагерь Боригар у Советов находилось в качестве заложников не менее 23 600 французских подданных.